Ловушка для княгини - Татьяна Луковская Страница 45

— Хочешь с ней свидеться? — осторожно спросил Ростислав.

— Д-да, — вынырнула из своих размышлений Настасья.

— Заедем, — кашлянул в бороду Ростислав, — пойдем греться. А то болтать станут, брат единственную сестрицу застудил.

Он покровительственно приобнял Настасью за плечи, выводя в тепло просторной горницы. Князь Бежский снова становился разудалым весельчаком, пряча истинное лицо за маской простака.

«А ведь и вправду, я ни разу не была на могиле матери. Да я и в Бежске у брата никогда не бывала, племянников не видела, словно они мне и не родные, — устыдилась Настасья, — а они вот мне руку помощи протянули, в беде не оставили. Надо, надо съездить на могилку к матери и службу поминальную заказать. Да я и отцу то обещала, — вспомнила она давнее сновидение».

Ночью метель разыгралась ни на шутку. Слышно было, как ветер швыряет в стену комья мокрого снега да задувает сырость в щели кособоких заставских хоромов.

— Матушка, — в темноте из-под тяжелого одеяла пискнула Прасковья.

— Чего не спишь? — отозвалась Настасья.

— Он отказался нам помочь, да?

— С чего ты взяла? — нащупав мягкую косицу, погладила Прасковью по голове Настасья.

— Огорченная ты из клети вышла, я сразу смекнула — отказал.

— Совсем и не отказал, обещал отцу весточку послать, а что нам еще надобно? Отец приедет, со всем и сам разберется, он у нас сильный, справится. Спи, завтра дорога дальняя.

— А здесь всё болтали… я случайно подслушала, — Прасковья запнулась.

— Ну, чего там опять болтают?

Как же надоели эти пересуды, перешептывания за спиной. Подлая натура людская, отчего ж в глаза не сказать?

— Болтали… что отец мой тебе не ровня, дескать, такую лебедушку могли бы в княжество и пожирней отдать, а не этому… — Прасковья никак не могла выдавить оскорбительное для любимого отца слово.

— Чего дураков слушать, нигде от них покоя нет? — отмахнулась Настасья.

— Это верно, — облегченно выдыхая, перевернулась на другой бок девочка. — Тятя мой соколик, так его матушка называла.

«И я», — мысленно добавила Настасья.

И опять княгиню Дмитровскую настигла тоска, вцепилась, пронырливая, в плечи, нашептывая — не быть вам больше вместе, не быть, зря надеешься. «А я буду надеяться, нельзя у меня надежду отнять!» — погрозила Настасья кому-то в темноту.

Жена Ростислава была ему под стать: высокая, пышногрудая красавица, с веселыми озорными глазами и бойким нравом. Низкий, немного напоминающий мужской голос требовательно отдавал приказы челяди и тут же преображался до мягкого шепота, когда княгиня Бежская, воркуя, обращалась к своему князю. И Ростислав, тоже обычно громогласный и шумный, тут же перестраиваясь, тихо откликался, бережно стараясь поддерживать то, едва уловимое посторонним единение душ. Вот так Настасья представляла себе семейное счастье, и у отца Димитрия с матушкой Еленой так же — глянули друг на дружку и что в зеркале отразились, из единой чаши отпили.

Так и Настасья в девичьих грезах представляла себе супружество, а с Всеволодом вот все вышло по-другому — два упрямых потока, что неминуемо летят друг другу навстречу и тут же разлетаются, не выдержав столкновения. А с Ефросиньей у него-то было как у Ростислава с Федосьей, ладно да тихо. «В чем моя вина? Только ли вороги виноваты были в разладе, может надо было теплее, терпеливей быть, гордыню перестать лелеять?»

Настасья старательно прятала женскую зависть, греясь у чужого очага. Те два дня любви и страсти с мужем как-то стерлись в памяти, представляясь теперь неясным видением, а вот их стычки и ссоры, обидные слова, наоборот, как-то всплывали сами собой. Опять жгла обида, заставляя заниматься то самобичеваньем, то яростно защищаться, мысленно нападая на Всеволода и виня его во всех своих бедах.

Прасковья за седмицу крепко сдружилась с дочками Ростислава, погодками Дуняшей и Варюшей. Горести быстро отступили в детской головушке. Девчушки резвой толпой бегали по большому добротному терему, прячась от меньшого пятилетнего княжича Юрия, грызли орехи, распевали песни и затевали шумные игры. Хотя бы здесь мачехе можно было выдохнуть.

— Ты обещал меня к матери свозить, — напомнила брату за трапезой Анастасия.

Тот вздрогнул, переглянулся с женой. Федосья одобрительно кивнула.

— Ну, раз обещал, так и заедем, чего ж не заехать, — почесал рыжий затылок Ростислав. — Завтра же и съездим.

— Съездим? — удивилась Настасья. — А разве она не здесь, в Бежске, похоронена?

Федосья неловко толкнула крынку с квасом, челядинки тут же подлетели, рушниками вытирать пенящуюся жидкость.

— Эк я неловко, — смущенно поджала губы княгиня Бежская. — В Воздвиженском монастыре она, как хотела, воля ее такая последняя была, сыну ли противиться?

— То так, то так, — поспешно закивала Настасья, совсем не желая, чтобы брат подумал, что она недовольна выбором места погребения. — А далеко ли отсюда?

— За день обернемся, — опять отчего-то смутился Ростислав.

«Чего он мается, сам же предложил?» — не поняла Настасья.

Выехали на рассвете, не взяв с собой ни Прасковью, ни Ивана, только Ростислав, Федосья и Анастасия. Прислушиваясь к скрипу полозьев, Настасья перебирала в памяти, о чем помолиться в святой обители: о здравии Всеволода, о благополучии родителей и братьев, чтобы няньку Ненилу, любимых холопок и Феклу Бог берег, да сохранил в здравии и невредимыми. Пред своей челядью Настасья тоже испытывала чувство неловкости, хотя вины, что бросила в чужом граде девок и няньку, на княгине Дмитровской не было.

Старая обитель затерялась среди вековых елей, взгромоздившись на крутой склон высокого берега Бежского озера. Монахини приняли высоких гостей с почтением, но без особой радости. Ростислав что-то долго обсуждал с дряхлой игуменьей, та согласно кивала. Федосья потянула Настасью за руку, поклониться чудотворной иконе. Дмитровская княгиня во все глаза разглядывала: просторный двор, крошечные клети-кельи, громоздящиеся друг на дружку хозяйственные постройки, башню колокольни, стоящую чуть в стороне часовенку и припорошенный свежим снегом деревянный седой храм в центре монастыря.

Молодые княгини перекрестились, поднялись по церковным ступеням. Убирающиеся в храме инокини сразу же с поклоном посторонились, пропуская паломниц вперед. Настасья долго молилась пред чудотворным образом Богородицы, мысленно пересказывая все, что случилось с ней за последние полгода, каясь, в чем считала нужным и прося о знамом и потаенном.

— К матери-то пойдешь? — пробубнил появившийся у плеча Ростислав.

— Пойду, — выдохнула Настасья, стряхивая задумчивость, — а куда идти?

— В часовню, — кашлянул брат.

Храм деревянный, а часовня-то каменная, небеленая, сизый песчаник прослоен тонкими кирпичами бурой плинфы[1]. По правую и левую сторону от входа залегли бугорки могилок. «Которая?» — закрутила головой Настасья. Но Ростислав ввел сестру внутрь. Запах плавящегося воска шел от зажженных в вощанице свечей. В глубоком аркосолии нагромождались тяжелые камни массивной гробницы.