Цвет ночи - Алла Грин Страница 45

Нас со всех сторон окружает тишина. Ни я, ни Ян — не видим дороги, не видим русла млечной реки, её поворотов, не видим её ширины и размеров, окружающих её берегов.

—Что такое правь?— спрашиваю я, вспоминая, что именно так Троян описал место, где мы должны найти Живу. Евгению.

Ян продолжает молчать.

—Так называется часть вырая, где живут древние ирийские боги. Та часть, где жил я. Где расположен пустующий замок Дивии.

—Значит, я уже была там.

Велес кивнул.

Мы медленно плывём, скользя по воде, поверхность которой не имеет отражения. Мои глаза немного режет с непривычки, после нескольких дней ночной темноты. В этой части нави, на рубеже мира мёртвых, мира неприкаянных душ и рая, снег не порошит с небес, и погода больше не кажется зимней. Я чуть распахиваю свой меховой жилет и свешиваю руку за борт, желая коснуться разлитого молока — меня никто не останавливает, но я не довожу начатое до конца. Рядом с моей ладонью из реки резко выныривает нечто чёрное, пугая меня, заставляя одёрнуться. Пряди чьих-то мокрых волос колышутся на поверхности воды. Заблудившаяся русалка. Её голова всплывает под тихий плеск; она смотрит на меня абсолютно чёрными глазами, не имеющими белков, в них отчётливо читается желание полакомиться мной, сделать меня лёгкой жертвой, добычей, едой. Заворожённая моим видом, привлечённая энергией человека, опьянённая, она не сразу замечает двух богов рядом со мной. Велесу приходится окликнуть её, и та, очнувшись, как только переводит на них взгляд — мгновенно исчезает в молочной глади.

Безмолвие и тишина продолжают окружать нас. Мы с Яном не общаемся, почти не контактируем друг с другом, он старается на меня не смотреть. Мы вообще слишком мало говорим с того момента, как узнали, что Морана, его мать, проникала в мой разум и показывала мне фрагменты их совместного прошлого. Не слишком радужного прошлого, моментами — пугающего, беспощадного, жестокого.

Мы ещё не обсуждали, не успели поговорить о том, что поведали мне его мать и брат Гай — детали из многовековой жизни моего дракона, от которых он до последнего желал меня оградить. Утаивал, возможно, желая меня уберечь. Продолжая пребывать в закрытости и отстранённости. И в какой-то степени — желая не представать передо мной в своём тёмном облике, поворачиваться ко мне не самой светлой своей стороной, не желая обнажать душу со всеми её изъянами, с глубокими пропастями, в которых жили неведомые чудовища из страшных кошмаров. Одним из которых, скорее всего, считал себя Ян. Я догадываюсь, допускаю, что Ян ощущает себя несколько неловко, и по большей части мы молчим.

Тихий низкий голос Велеса просачивается сквозь пустоту, в которой мы застряли, распространяя спокойствие и безмятежность вокруг нас. Он начинает петь песню, медленную и мелодичную, напоминающую балладу. Мужской бас его голоса смягчается, и мне начинает мерещиться музыка, одна из тех мелодий, которые играла королева Барбара в бальной зале замка. Облокотившись о невысокий борт, ощущая тепло, исходящее от прижимающегося к моим ногам Кинли, я вслушиваюсь в слова, наблюдая, как рядом с нашей лодкой время от времени мелькают стволы деревьев, словно растущие из воды.

«По млечной реке плыла ладья, ветер нёс мою песнь —

Как средь дремучей чащи зимой, брёл одинокий олень.

Теплом и светом явился он в мир, рождённый любить и мечтать,

Он шёл по земле со стаей своей, но судьба велела отстать.

Найти желая счастье во вне, он двинулся в собственный путь.

Оставив семью и друзей позади, он захотел ускользнуть.

Никто не знал тайных мыслей его, и чем был наполнен день.

Билась в сердце печаль и тоска, он стал похож на тень.

Память ушедших лет — прошлой жизни тушила огонь,

медленно гас яркий внутренний блеск, он стал недоволен судьбой.

Шелест осени царской звенел — золотом бор горел,

Олень шёл один, не найдя себе пары, был столь одиноким олень.

С тех пор уже и не помнил никто, о хранимом в груди его,

Чего он ждал и грезил по ком, от стаи убрёл далеко.

Когда зима наступила вновь, и вскоре пришли снега,

Метель замела благородное тело, истлевшее льдами костра.

Однако в тот день, когда он исчезал, вопреки былому всему

Небо зажглось ярким пламенем жёлтым — Бог ведал лишь, почему.

Он ощутил прилив силы и мощь, тело воспылало искрой,

Собою пополнив мир умерших душ, олень стал весенней росой.

Душа оленя вечной была, как вечным был зимний лес.

Как лес, что любил он всем сердцем своим, где мечты схоронил белый снег.

И вновь обернувшись сиянья комком, ступил в свою новую жизнь.

Столь странный путь, столь иной. Но счастливый. Шептал ему ветер — очнись…»

Изгнанный бог замолкает. Кажется, ещё с минуту у меня не получается сделать вдох, и я не решаюсь подвигаться. Вижу, что Ян задумчиво смотрит в одну точку. Попеременно на его лице появляются тени — от широких стволов, вблизи которых мы проплывали, проглядывающих из тумана. Не знаю, куда и на что направлены его мысли, но вдруг, набираясь храбрости, которой мне не хватало несколько долгих часов, я шепчу, осознавая, что подходящий момент не наступит никогда. Его просто не существует.

—Ян, я не виню тебя за то, что было. Я сочувствую тебе. Хочу, чтобы ты это знал.

Ян выдерживает недолгую паузу и произносит, отвечая столь же тихо:

—Ава, я тоже не виню себя за то, что делал. Почти не виню. Я говорил тебе, что нужно меня остерегаться, не потому, что я совершал, а потому — что могу совершить. Не по своей воле и выбору.

Велес сидел нерушимо и не поворачивался к нам, делая вид, что не слышит нашего разговора. Отчего у меня создавалось впечатление, что мы здесь одни. Продолжая управлять движением шлюпки он аккуратно огибал стволы и выглядывающие из воды корни, вёл нас иной дорогой, отличной от той, где мы проплывали в первый раз, ориентируясь в тумане, который существовал лишь для нас с Яном, скрывающий словно затопленный лес.

Фрагмент нашего недавнего разговора с Яном вклинивался в мой разум.

«Ава, есть ещё много вещей, которых ты обо мне не знаешь. Других вещей».

«Ничего не поменяет моего отношения к тебе, Ян,— вымолвила я.— Тебе не о чем беспокоиться».

«Поверь, есть о чём».

Оказывается, я была не права. Больше, чем моего осуждения, гораздо больше этого он боялся лишь за меня саму, за мою безопасность. И вспоминая несчастную Алену, волны крови, которые омывали её человеческое тело посреди пекла, я понимала, что тревоги Яна оправданы.