Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 2] - Михаил Гуськов Страница 45

— О, я мечтаю объехать с любою весь мир, а не только побывать в Лас-Вегасе! Теперь, когда мы свободны и богаты, ничто не помешает нам наслаждаться жизнью, — отозвался самозваный гений преступного мира, проруливая сквозь людской поток, послушно расступающийся перед голубым «пойнтером». Машина подъехала совсем близко к пагоде, перед которой ка каменном постаменте между двух полуразрушенных мраморных львов сидел старый монах с гирляндами цветов на шее. Рядом с ним стоял, прислуживая ему, пожилой послушник. Подъезжать ближе было бы кощунством, да и невозможно по причине большой плотности лежащих и сидящих увечных и больных, ожидающих помощи.

Волохин не поверил своим глазам, когда из небесно-голубой машины, нагло подрулившей совсем близко к пагоде, вышла та самая женщина, что извергала проклятья на молодого человека, хлеставшего огненным кнутом нечисть в музее-усадьбе Архангельское, которого теперь она нежно держала под ручку.

— Ты видишь, Маркелыч! — зашептал он пересохшими от волнения губами на ухо Побожему, показывая глазами на парочку европейцев. — Все, как предупреждала Пелагея Ивановна. Вот и не верь после этого в Бога, а он есть. Есть Бог, Маркелыч!

— Не теряй выдержки, Александр! Сейчас исцелять буду!

Пратан и Потачан уже положим на охапку пальмовых листьев профессионального паралитика. Маркелыч воздел руки к небу и насупил седые мохнатые брови. Среди паломников раздался и замер возглас восторга, смешанного с ужасом. В наступившей тишине прозвучал смеющийся голос Элеоноры.

— Смотри, Аркадий! В СССР такого не увидишь.

Побожий грозно сверкнул глазами на нарушительницу порядка, и та обидчиво надула губки, всем видом показывая, что для нее исцеления — это пустяки, что она в них, с одной стороны, совершенно не верит, а с другой стороны, запросто хоть сейчас готова оживить пару-тройку давно усопших мертвецов.

— Вроде бы я этого уже исцелял! — процедил Побожий сквозь зубы, обращаясь к Волохину, наливавшему в пиалу «святой» воды, которой они запасли целый жбан, сделанный из выдолбленной тыквы.

— Они все на одно лицо, загорелые, как черти! — так же сквозь зубы, не разжимая рта, мрачно отозвался Александр Михайлович.

— Бумбер, бумбер, мумбер! — произнес заклинание святой, уже понявший, что верующим требуется кроме действия еще и божественное слово, и провозгласил: — Амба!

— Амба! — благоговейно подхватили сингалы и тамилы, заполнившие площадь перед храмом. «Расслабленный», испив святой водички, начал в конвульсиях двигать руками и ногами и подниматься со своего одра. Исцеление было проведено, бывший калека после нескольких неуверенных шагов самостоятельно сошел по ступенькам пандуса на землю и попал в руки счастливых родственников, славословящих божественного старца.

— Аркадий, давай уйдем отсюда поскорее! — вдруг забеспокоилась его спутница, увидев, что святой, гневно глядя на нее, достает из-за пазухи красную книжицу в коленкоровом переплете, ту самую, о которой с таким ужасом рассказывала Агафья. — Я ужасно не люблю, когда дурачат бедных поселян! К тому же у меня адски разболелась голова.

Увлекая за собой Аркадия, Элеонора быстро побежала к автомобилю.

— Ах, садись же скорее! — нервно крикнула она, сама бросаясь за руль.

Едва Аркадий захлопнул дверцу, машина рванулась, разгоняя крестьян и чуть не раздавив одного прокаженного, который чудом выпрыгнул из-под колес. Только когда «пойнтер» выскочил на шоссе, Элеонора перевела дух и рассмеялась.

— Ах, Аркадий, как я сочувствую несчастным! Но такое зрелище не для моих нервов! — объяснила она аспиранту свой странный испуг.

В то время, как олимпийский чемпион пил шампанское с чемпионкой, его секундант переживал бурю чувств в общении с Агафьей. Конечно, девятнадцатилетнему юноше благородных намерений было непросто с такой эффектной женщиной, явно превосходящей его и по возрасту, и по уму, и по положению в обществе.

— Агафья Ермолаевна, — сахарно морщился любитель кино, трепетно ведя женщину, которая возвышалась над ним почти на полторы головы, чему много способствовали огромный начес из густейших рыжих, с отливом меди, волос и туфли на высоченных каблуках. — Простите мне мою бестактность, но я не могу вводить вас в заблуждение насчет моих намерений. Если я полюблю женщину, а кажется, со мной это произошло, то непременно должен буду публично заявить о своем намерении жениться.

Витя, упиваясь своим благородством, снизу вверх заглянул в лукаво-змеиные глаза хитрющей красавицы и, заглатывая их ядовитый ликер, захлебнулся в море прекраснодушия.

— Буду откровенен в том, что тревожит меня, Агафья Ермолаевна, коль скоро вы заявили о своей любви ко мне, — это наше различие по возрастным категориям. Ведь вам никак не меньше двадцати трех — двадцати пяти лет, а мне только девятнадцать.

— Тридцать, зайчик, — сокрушенно, однако с чертиками в глазах, поправила его рыжая, — а если быть честной, то тридцать один с половиной.

— Ваш возраст в данном случае для меня не имеет никакого значения! с жаром воскликнул секундант-бомж, хватая руку дамы и прижимая ее пальцы к губам, как в лучших голливудских фильмах. Однако он помнил, что в иностранных кинокартинах всегда должны были быть непреодолимые препятствия, которые с блеском сокрушал герой, чтобы добиться руки своей возлюбленной.

— Ваши благородные родители не согласятся на наш брак! — придумал корень зла Шелковников.

Хотя родителей Агафьи сожгли на костре еще в самом начале средних веков, да еще запечатали осиновыми колами, она, как бы соглашаясь с опасениями кавалера, томно приложила батистовый платочек к длинным ресницам В полумраке, напоенном запахами папоротников, секундант-бомжу показалось, что Агафья плачет, тогда как старая ведьма от души потешалась над забавным человечишкой, посмевшим так решительно взять ее за талию пониже спины, что она даже пришла в некоторое волнение.

— Да, они, видя, что я вам не пара, чтобы помешать нашему счастью, скажут, что я слишком молод для вас и не имею достаточного образования и веса в обществе! Но клянусь зам, Агафья Ермолаевна, ради вас я добьюсь положения в свете.

Шелковников прикинул, на какие бы жертвы он пошел ради счастья любимой женщины, и, словно кинувшись головой в омут, пообещал закончить десятый класс и поступить во ВГИК, после чего потянул бабу-ягу в кусты, ужасно злясь на «поволжского немца» который вместо того, чтобы улететь в номер гостиницы и лечь спать, как и положено первокласснику, порхал меж веток уманга. Вите даже показалось, что он как- то неуважительно и даже насмешливо зачирикал, когда старуха в обличье секс-бомбы прижала Витю правой грудью к стволу тамариска.

— Коварный, ты нашел предлог, чтобы избавиться от моей любви. Я для тебя недостаточно молода? — воскликнула баба-яга.

— Что вы! — задохнулся от страсти бомж. — Вы в сто раз свежее самой молодой красавицы. Просто у вас тут, — Шелковников показал на лоб, — много-много всего. Чувствуется, что вы очень образованы, а иначе бы вам не дать больше семнадцати лет.