Урод - Константин Соловьев Страница 45

Постепенно у них выработался опыт. Теперь они загоняли осторожно и без спешки, не впадая в горячку нетерпения, действовали четко и слаженно, притеревшись друг к другу. Пока одна группа загоняла карков, другая уверенно вытягивалась в линию и, подготовив длинные колья, ждала, когда кавалькада хищников окажется рядом. Чтобы остановить их, загонщики научились бить их копьями по лапам – часто одного доброго удара хватало на то, чтобы карк, оглушенный и переломавший большую часть хлыстов, рухнул в траву. После этого на него с разных сторон прыгали трое человек с кейрами, и в мгновение дело было закончено. Крэйн старался держаться в тени, не привлекая к себе внимания и стараясь заглушить порывающиеся к действиями отточенные инстинкты воина. Помня слова Тигира, он старался, хоть и не без внутреннего протеста, походить на остальных. В бою это получалось, но как только они пересекали черту Триса, он снова становился одиночкой. На него косились, если он заговаривал, что, впрочем, случалось достаточно редко, с почтением отвечали, но он чувствовал себя лишним среди этой черни, одержимой жаждой фасха и денег, занозой, сидящей глубоко в коже. Вокруг него установилась аура напряженного хмурого выжидания, никто не поворачивался к нему спиной, даже когда он не держал в руках оружие.

– Они тебя боятся, – пояснил однажды Тигир. – И ненавидят. Но боятся больше, поэтому ты еще жив.

– Я дерусь бок о бок с ними, – возразил тогда ему Крэйн. – Некоторым из них я, бывало, спасал жизнь. Отчего им меня ненавидеть?

– Грязь можно разглядеть только на чистых руках, – усмехнулся главный загонщик. – Когда их много, они не стыдятся друг друга, они одинаковы в своей нищете и трусливой жалкой ненависти, но они инстинктивно чувствуют, что ты не такой. Что в твоих глазах они являются теми, кто есть на самом деле – отбросами, швалью, уличным мусором. Правдивые зеркала редко остаются целыми, Крэйн.

– Польщен.

– Напрасно. Ты не луч света, Крэйн, как образец добродетели ты не смотришься. Я хорошо знаю людей, поверь старику. Ты достаточно жаден, самоуверен, презрителен и равнодушен, чтобы быть контрастом в стае черни. Ты просто… другой.

– Тигир, бывало, люди умывались кровью и за гораздо меньшее, чем сказал сейчас ты. Веришь?

– Тебе – верю. – Загонщик изобразил на лице улыбку. – Я не захотел тебе лгать.

Тигир остался жив и в этот раз. Крэйн знал почему – в своей смелости, демонстративной браваде и презрении к жизни и смерти Тигир отчасти походил на него самого. Точнее, на бывшего шэла Алдион. Глядя на него, Крэйну казалось, что он смотрит в искаженное зеркало. Однако, как он понял, это было всего лишь иллюзией – кроме безрассудной смелости и презрения, ничто не роднило его с этим шумным и беспорядочным шеерезом, объездившим весь мир.

За Урт выпадало обычно около десятка сер, бывало, и десять с пятью, если после загона подбрасывал от довольного нанимателя привесок Тигир.

Бывало, что и ничего. Прибавком Тигир делился только с лучшими загонщиками, справедливо считая, что остальные останутся на месте и так.

Когда это случалось, оставшиеся после очередного визита к лекарю деньги Крэйн тратил на лежанку в трактире и еду – как правило, плоды тангу или взопревшие зерна олм, из которых в Трисе делали кашу. Когда денег не оставалось совсем – он проводил Эно в заброшенном колодце, покидая его лишь за тем, чтобы поискать за валом съедобных злаков или, если повезет, найти куст недозревшего туэ.

Остальные загонщики тратили деньги не так расчетливо – их выручка за Урт почти всегда уходила на грязных женщин, как называл их лекарь, и тайро в трактирах. Тайро Крэйн уже пробовал, это было отвратительное подобие фасха, которое местные трактирщики гнали из всякой дряни, щедро добавляя перебродившим сока туэ. Смесь получалась отвратительной – она была маслянистой, жидкой как вода и пахла кислой горькой грязью, от этого запаха сводило челюсти и кружилась голова. Однако стоило тайро гроши, и почти все загонщики, включая Тигира, отдавали ему должное. У этих жалких людей не было никакой цели в жизни, они следовали простому и надежному порядку – жить, пока живется.

Визиты к лекарю, ставшие постоянными, приносили боль и значительный ущерб тулесу. Лекарь накладывал свою отвратительную мазь на изуродованное лицо и не упускал случая, чтобы напомнить Крэйну о его никчемной безалаберной жизни, которая привела к болезни. Стиснув зубы, Крэйн терпел. Ради того, чтобы убрать огромные язвы со своего лица, он согласился бы перетерпеть и не такое. Однако язвы все не исчезали, избугрив всплошную всю левую сторону его лица, они постепенно стали переходить на лоб и подбородок. Обеспокоенный этим, Крэйн поделился своим наблюдением с лекарем, но тот поспешил его успокоить.

– Это не страшно. Болезнь больше не растет, мне удалось загнать ее внутрь. А эти прыщи, как бы они ни бегали по твоей морде, исчезнут через десять Эно.

Однако десять Эно миновали, а болезнь все не отступала. Лекарь пришел ко мнению, что понадобится еще один курс лечения мазью, а возможно, и два. Крэйн не стал спорить. Он понимал, что лекарь – его единственная возможность справиться с хворью, если не он – все может быть гораздо хуже. Не всякий сейчас пустит на порог нищего уродца, а если кто и пустит – цену заломит в три раза выше по сравнению со здешней. Значит, надо терпеть. Крэйн перестал ночевать в трактирах и ограничил себя в еде, только чтобы оплачивать услуги лекаря. Из-за скверного питания и холода, донимавшего его целый Урт, даже во время загона, Крэйн сильно похудел, запястья и бедра стали тонкими и костлявыми, как у старика, кожа посерела. Тело его утратило гибкую подвижность, чтобы сохранить силы он двигался медленно и осторожно, словно ожидая в любое мгновение упасть на мостовую, голова низко опущена, чтобы капюшон скрывал лицо.

Его не искали. Дружинников в Трисе было много, но ни разу Крэйн не замечал, чтобы они кого-то искали или прочесывали город. Но все же из предосторожности он срезал длинные волосы, чтобы окончательно убрать сходство с беглым шэлом Алдион. Он не сомневался, что теперь самый внимательный шпион не признает его, даже если пройдет в двух шагах. Тем не менее он старался не показываться в течение Эно на улицах, предпочитая проводить время в облюбованном убежище, за едой он ходил на закате Урта, когда на безлюдных улицах уже исчезали верховые патрули стражи. Крэйн все еще продолжал надеяться на помощь Лата, хотя и понимал, что вряд ли посыльные брата, кем бы они ни были, смогут отыскать его в чужом незнакомом городе, особенно таком большом и шумном, как Трис. Поначалу он тайком пробирался к проходу вала и, спрятавшись в тени склетов, часами наблюдал за входящими. Но занятие это хоть и давало надежду, было не только опасно, но и бессмысленно – Крэйн прекрасно понимал, что у него нет шансов узнать посыльного из Алдиона, а сам Лат, как бы он ни тревожился за судьбу брата, вряд ли сможет явиться лично, особенно после переполоха, который поднялся в тор-склете. Выходило, что надо рассчитывать только на себя.

И Крэйн рассчитывал.

Одинокий, звереющий от собственной жалкой беспомощности и необходимости жить в грязной бездомной стае, он жил только охотой, отмеряя время едкими прикосновениями мази. После десятка загонов Тигир стал ценить его еще больше, но Крэйн в очередной раз отказался от должности командира отряда. Он слишком хорошо понимал, что обрати на него чересчур пристальное внимание высокородный наниматель – не успеет зайти Эно, как он окажется в руках аулу Орвина. А он хотел жить, хотя бы ради того, чтобы обрести свое прежнее лицо. Засыпая в душном, пропеченном дневным жаром колодце, он представлял, как покидает наконец грязный беспорядочный город, задыхающийся в собственных нечистотах, зловонный город бездомной черни и тайро.