Метро 2033. Путевые знаки - Владимир Березин Страница 45

Однако всё чаще я стал задумываться о том, что я тут де лаю. Можно было остаться тут навсегда я выковал бы себе короткий меч, и если бы в посёлок приходил кабан-мутант, эльфы выкликали бы меня.

Я бы выходил из дома заспанный и помятый, но одним ударом кроил бы кабана надвое. Мутант пропадал бы в облаке розового пара, а я бы пользовался восторгом и признательностью эльфов.

Но это был бред и не потому, что я не навострился бы воевать с кабанами. Это всё несбыточно, потому что через год или два я затосковал бы да так, что хоть вешайся.

Ясно, что не жить мне тут. Не житьё мне на этом островке спокойствия, как шубой укрытом снегом. От себя-то мне не спрятаться, от павловских собак я ушёл, а от себя не уйду. Да и она догадывалась, что её невысказанной мечте о населённом семьёй доме не сбыться и что час нашего расставания близок. В общем, мы понимали, что обязательно потеря ем друг друга.

По ночам я стал слышать вой волков. Впрочем, я так думал, что это воют волки. Не поймёшь, кто там выл в отдалении. Может, это были какие-то страшилища, новые драконы, Ёжик с пашен, что со сворой собак идёт по лунной дорожке посреди заснеженного поля и ищет заблудившегося человека. Никто этого не слышал, и только я боялся это ночного воя. Лёжа под одеялом рядом с Ларисой, я брал тогда её за реку и сжимал запястье. Это было очень хорошо, это было прекрасно и отчаянно грустно. Потому что я понимал, что ран или поздно покину этот посёлок ряженых эльфов.

После каких-то наших разговоров о пустяках она выглядела расстроенной. Я-то понимал, откуда идет это тоскливое беспокойство.

Снег в эту зиму лежал глубоким слоем. Все постройки стали казаться ниже, чем они есть. Эльфы протоптали глубокие тропинки, похожие на траншеи, ко всем домикам и прочим местам. Отправляясь по нужде, я часто сталкивался с какой-нибудь эльфийской девой, и, чтобы разойтись, мы прижимались спинами к снежным стенкам, а грудью друг к другу.

Со всех козырьков над дверями свисали огромные шапки снега. Я приноровился колоть дрова и преуспел в этом. Плахи были тяжелы и облеплены снегом. Они были похожи на врагов в очереди на уничтожение. Сначала я лупил колуном не очень точно и потратил на колку куда больше времени, чем думал. У меня чудовищно болела спина, но я дал себе слово, что на следующий день продолжу.

Но на следующий день я лежал в лёжку, боясь пошевелиться. Потом я вернулся к колке дров и всё же доделал дело. Я колол их, кажется, целую вечность, изо дня в день. Я обеспечил общину дровами, как мне кажется, не только до конца этой зимы, но и на следующий год. Это было немного бессмысленно, потому что я заметил, что тут практически нет поленниц местные жители запасались дровами на день-два, да и ладно. Ну да не мне было порицать местные привычки.

Зима давно уже повернула на мороз, но вот и он смягчился. С тёмного неба, покрытого низкими тучами, с минуты на минуту должен был повалить последний снег. Я пошёл к кузнецу, ежась от холода, и думал, что эльфы меня любят, да только я чужой среди них, и всегда тут останусь чужим. Я говорил с Ларисой. Она тоже понимала, что я чужой. Но видно было, что она мечется, потому что всё здесь казалось устроенным свободно, но при этом всё подчинялось строгим, нерушимым правилам.

— Нас тут ради осеменения держат, — весело сказал Владимир Павлович. — Для репродукции.

Роль осеменителя, судя по всему, не казалась ему унизительной. Да и то правда, что в этом плохого?

В воздухе стало разливаться тревожное томление и предчувствие перемен. Однажды я остановился с какой-то ношей посреди тропинки, протоптанной в снегу, и вдруг ужаснулся. Хотя был ясный весенний день и совсем светло, у меня было такое чувство, что я ночью стою в густом, плотном, страшном лесу. Хмуро было у меня на душе, так, что хотелось биться о край колодца головой. Что-то остановилось внутри меня, порвалась связь времён, как сказал бы начальник станции «Сокол». Время мне было помирать, а ничего я в жизни не сделал.

И оттого мне было хуже, что я понимал, что, с другой стороны, я сейчас обут и одет, сыт и рядом со мной женщина. Тьфу, пропасть! Это был тот психоз, тоска, описанные в книгах.

Однажды, когда мы лежали, обнявшись, Лариса в самый неожиданный момент спросила меня:

— Ты ведь скоро уедешь?

Надо было отшутиться. Надо, у меня было заготовлено сто шутливых ответов, но она меня подкараулила и захватила врасплох, а к тому же вечно нельзя бегать от таких вопросов.

— Уеду.

— Саша, спросила она, зачем ты едешь? Это ж гиблое дело…

— Я совершенно не хочу гибнуть. Да только обстоятельства такие. Будь моя воля, я жил бы в лесу…

Но если честно, то мне надо было сказать, что я умер бы от тоски в лесу. Даже с ней. Даже… И я вспомнил о Кате, совершенно некстати вспомнил.

Лара помолчала, обдумывая последние мои слова, а потом положила голову мне на колени.

— Ты жутко упрямый, — сказала она. — Настоящий воин, созданный для славы.

Тоже мне… Видала ты воинов, как же. Настоящие воины жестоки и немилосердны. От них пахнет кровью и грязью. Славы сейчас и вовсе нет. Есть выживание.

— Я хочу ехать с тобой, — сказала Лара с надеждой. — Я буду воевать с тобой, ты не знаешь, какая я сильная.

Но уж что-что, а надежду я ей дарить не хотел:

— Понимаешь, ведь в твоих сказках я не рыцарь с мечом, а гном. Мы, гномы, живём в подземельях. Наша жизнь отвратительна, и мы пахнем закопченным камнем и старой мочой. А крысы у нас вместо домашнего зверья, вот что. И если следовать твоим сказам, я должен сказать, что ты должна остаться со своим народом. Я не говорил ей о том, что и сам не понимаю, отчего не остаюсь с ней. Зачем я тороплюсь от здешней надёжности в сумрак подземелья, которое продолжаю считать своим домом? Ну и про женщину, что живёт там, в сумраке, я не говорил. Но, кажется, она догадывалась, хотя ничего не спрашивала. А может, потому именно и не спрашивала, что догадывалась.

— Из-за тебя я ухаживала за твоим товарищем, и вот он встал на ноги. А мне никто ничего не должен. Я, значит, всем должна?

— Чужой жизни никому нельзя навязать, — ответил я, но задумался.

Я никак не мог понять, что во мне говорит: тяга к дому, где была другая женщина, или это просто рассудительность. Я-то понимал, что такое метрополитен, до которого, кстати, ещё добраться надо.

— Значит, так всегда и будет? — горько спросила Лариса. — Мужчина уходит на войну, а женщина остаётся, чтобы беречь добро и ждать, готовясь к встрече?

— Может статься, и встречать некого, — ответил я.

Но мы с Владимиром Павловичем понемногу собирались. Ещё ничего не было сделано, но, сидя на крылечке и слушая капель, мы понимали, что недолго нам здесь оставаться. Да и Математик явно хотел ехать. Да только это уже был не тот лысоватый харизматический Математик, которого я помнил, а его тень.

И смотрел он на меня как-то просительно. Незаметно мы поменялись с ним местами. Нет, он не стал откровеннее или добрее, а просто утратил волю. Теперь слуги стали главнее господина, но ни к чему нам было вымещать на нём свой былой страх. Незачем.