Золотое солнце - Наталия Мазова Страница 45

Одно это движение — больше всего того, что мы получили друг от друга на острове. Намного больше. Если бы меня научили плакать, я бы, наверное, заплакал в то мгновение.

Всей тиши, всего междуштормья хватило на одну стражу или около того. Нергаш собрался с силами и опять взялся за нас. Лодку замотало, как распоследнее дерьмо. Ну что же, на волне умирать достойнее, чем в змеиной пасти или в бабьем застенке...

Сколько раз пытался потом вспомнить, да вот беда, не выходит... Сознание я все ж потерял. Ушел отсюда, рыбье дерьмо, ушел, как безмозглый головастик. Но успел ли я в последний миг попросить: «Помоги! Вытащи!» Успел? Успел? Или все-таки не сделал этого?

Нет, не помню.

Окончательно пришла я в сознание только в трюме. Память возвращалась медленно, как чувствительность в онемевшую ногу, и столь же болезненно. Шторм, да... Не знаю, сколько он длился, в любом случае для меня, лишь ненадолго всплывавшей на поверхность из бессознательных глубин, этот срок равнялся вечности.

И в последний раз пришла в себя я совсем не оттого, что кто-то выплеснул мне в лицо бадью воды. На мне и так уже давным-давно сухой нитки не было, да и морскую соль я хлебала все время, пока нас убивал шторм, причем куда большими порциями... Нет, не от этого, а от пугающего до внутренней пустоты осознания, что рядом со мной нет Малабарки. Словно вырванный зуб, но во сто крат сильнее и внутри... Я не умела этого описать, со мной никогда прежде такого не было. Только потом уже пришло понимание, что мы с ним как соединили свои силы в гроте Кеннаам, еще до отречения, так и не удосужились произвести формального размыкания, так что в конце концов это переродилось в какую-то внутреннюю связь совершенно особого рода, всю насквозь пропитанную той самой трудноосмысляемой причастностью... Наверное, теперь мы уже не смогли бы расцепиться, даже если очень захотели бы этого, но мы бы и не захотели... Не важно. Все не важно.

Вместо Малабарки надо мной склонился человек с характерным длинным лицом и красноватым оттенком кожи. Его спутанные лохмы были прихвачены через лоб засаленным трехцветным шнуром — черно-бело-красным. Имла- нец. Я даже не успела понять, хорошо это или плохо, как рядом появилось еще одно лицо, такое же длинное и почти полностью скрытое черным капюшоном. Но даже в тени я отчетливо разглядела выражение его глаз. Это был взгляд даже не хищника — змеи, тяжелый, с оттенком презрительной скуки. Так могла бы смотреть на меня проклятая гадина Ахну-Серенн, надели ее глазами мать-Луна. Этот, в капюшоне, что- то отрывисто скомандовал другому — я не поняла, хотя и считала всегда имланский почти вторым родным...

В этот миг в моих глазах приснилось — буквально на миг, но я успела разглядеть мертвую птицу, свисающую с верхней перекладины одной из мачт, словно куропатка в лавке торговца дичью. Зачумленный корабль!

Леденящий ужас сковал меня всю, до последнего волоска. Я хотела крикнуть — но язык мой присох к гортани, и пальцы отказались повиноваться, когда я потянулась к знаку зари на своей груди. Затем ужас сменился какой-то неистовой мысленной судорогой. Ты, неведомый, кому причастна я, кто так странно, но доказывает мне свою любовь, — ОБОРОНИ!!!

«Оборони...» — почти против воли шевельнулись мои запекшиеся губы, язык тяжело провернулся во рту куском разбухшей доски. Но перед тем, как сознание снова ускользнуло от меня, я успела заметить, как тухлое змеиное выражение в глазах носителя капюшона сменилось невыразимым изумлением (по крайней мере, мне так привиделось, и я хотела в это верить) с немалым испугом...

Потом был трюм, точнее, какой-то небольшой его отсек, напоенный редкостным зловонием. Зловоние было первым, что восприняли мои органы чувств, когда я снова оказалась в дневном мире. Потом включилось зрение и сразу же сообщило мне нечто небезынтересное.

Дело в том, что в трюм снаружи не проникало ни единого лучика света, и единственным, что разглядели мои глаза, было призрачное свечение толстого каната, протянутого вдоль одной из стен. От него отходили, так же тускло светясь, три веревки потоньше, каждая с петлей на конце, и одна из этих петель охватывала мою талию — не причиняя особого неудобства, всего лишь подобием тесного пояса. Однако в попытке ощупать веревку мои пальцы встретили пустоту — и снова ужас оледенил меня от волос до кончиков пальцев. На практике я никогда не сталкивалась с магическими путами такого рода, но если это было то, о чем говорилось в старинном трактате «Цепи и кольца Рат», то... Дикари считают «раз-два-три-много», цивилизованный же человек знает тысячи и миллионы, но и для него существует предел, за которым числа утрачивают смысл и есть лишь слово «много». Так вот, по самым приблизительным моим прикидкам, количество силы, необходимое для поддержания пут такой длины хотя бы сутки, можно было обозначить только таким вот цивилизованным «много». «В три руки не взять», — как сказала бы Тмисс.

А отсюда следовал вполне логичный вывод: даже вели- кий-могучий-на-редкость-живучий маг не стал бы сажать на такую привязь простую пленницу — обыкновенная цепь была бы и дешевле, и практичнее. Значит, светящуюся петельку имело смысл рассматривать как знак особого внимания. Столь особого, что сопряженные с ним неприятности, судя по всему, тоже обозначались любимым выражением Тмисс.

Вот только за что мне такая честь? Сейчас я выглядела как беглая рабыня — волосы криво обрезаны, чужая одежда не вполне моего размера истрепалась от беготни по лесам и, до хруста задубела от морской соли, ноги босы... А уж во что превратились мои лицо и тело после всего, и в особенности после шторма, даже представить было страшно. В общем, даже тот, кто прежде знал меня в лицо, вряд ли сумел бы признать во мне бывшую великолепную принцессу Ис- фарра.

Значит, причина — магия, которую почуяли во мне? Но опять же, мой опыт подсказывал, что обыкновенную магию, которой я обучалась по книгам, совершенно нереально распознать в человеке, несколько суток пребывающем без сил и сознания, почти на грани жизни и смерти, который не способен даже пылинку взглядом остановить... Так что, похоже, дело снова было в моей хваленой причастности непонятно кому и чему. Я уже некоторое время назад заподозрила, что существует определенная категория людей, которая эту причастность ощущает столь же отчетливо, как простой смертный — вонь тухлой рыбы. И очень вероятно, что все, кто получает свою силу от Незримого владыки, в эту категорию входят — хотя бы потому, что врага надо знать в лицо.

Пр-рах подери, кто бы еще подсказал, на каком основании они считают меня своим врагом, а главное — почему ТАК боятся? Моя сила ведь такая неверная, поставь сейчас против меня хорошо обученного чародея — чем я ему отвечу? Песней?

А самое главное — к чему все эти сложности на корабле, которому еще неизвестно, суждено ли вообще пристать к берегу? Имланцы, мы, народ Малабарки, люди Ожерелья, имперцы — этот знак понятен каждому: издревле убитая чайка на мачте означала, что на борту корабля зараза, чума или еще что-нибудь похуже...