Слуги зла - Максим Далин Страница 46

Я же за упомянутое время аршей по-настоящему полюбил, полюбил до физического восторга, как можно восторгаться громадным мощным мохноногим першероном или отважным угрюмым волкодавом, который проникся к тебе дружескими чувствами. Арши отогрели мою вымороженную душу. Паук стал мне кем-то вроде побратима; я уважал вечно хмурого Клыка, способного видеть куда дальше многих людей, мне было весело с Задирой и Шпилькой, я, пожалуй, слегка завидовал Пырею…

Еще одно отличие аршей от людей заключается в отсутствии у них понятия об интимности. Любовь в любых, даже самых телесных, проявлениях здесь не прятали от чужих глаз, она воспринималась всеми, как доброе и естественное, вовсе не стыдное дело. Я видел, как рожала Крыса — зрелище, которое шокировало меня, а для аршей стало, пожалуй, тревожным, но радостным. Полагаю, что железная мускулатура арши справилась с родами легче, чем хрупкое тело человеческой женщины; впрочем, арши вообще не склонны демонстрировать собственные страдания и боль. Детеныш оказался крохотным, кажется, меньше человеческого младенца, но я почти не помню грудных детей, так что, возможно, ошибаюсь. Это новорожденное существо, зеленовато-бурое, страшненькое и умилительное одновременно, вылизывали Пырей и Шпилька по очереди, потом Крыса приложила его к крохотной грудке, едва набухшему соску, откуда детеныш высасывал нечто желтоватое и густое, совершенно не похожее на молоко в моем понимании.

Шпилька помогала Крысе нянчить младенца, и мне померещилась какая-то грустинка в ее обычных колких шуточках. Я имел глупость спросить, не хочет ли и она стать матерью.

— Я никогда не буду матерью, Эльф, — сказала Шпилька и потерла пальцем нос. — У меня уже один раз мог быть ребеночек, но не случилось. Так что теперь я наемница. Я из своего клана ушла. Я воякам вроде этих нужнее, чем клану.

— Как же так? — спросил я, что, безусловно, было еще глупее. — Ты же красавица! Все арши, кто тебя видел, говорят, что ты просто прекрасна — как же могло случиться?..

Шпилька задрала рубаху, и я увидел сетку чудовищных рваных шрамов на ее животе и груди.

— Это меня люди убивали, — сказала она просто. — Я была младше Крысы, маленькая дура. Мне все время хотелось листья перецвет-травы жевать, а она в горах не растет, так я вниз спускалась. Вот меня и поймали люди. Они думали, что меня убили, а умер только ребеночек. И все.

— Ты уже тогда была солдатом? — спросил я, стараясь дышать ровно.

— Нет, Эльф, — сказала Шпилька. — Меня еще звали Мошка, я присматривала за яками и перепелок ловила в горах. На Каменных Отрогах, это туда дальше к северу. Солдатом я стала потом. Я просто не могла рассказать о произошедшем маме и другу. Я подумала — пусть лучше считают, что я мертвая. Я же говорю — маленькая дура была и дурила по-страшному. Но, может, все и к лучшему.

Задира, который сидел поблизости на корточках и слушал, лизнул ее в щеку и заявил:

— Ты — Госпожа Боя, ты — лучше всех. — А Шпилька фыркнула, шлепнула его по носу и сказала:

— Ты — Мелкий, а подхалимаж не оплачивается. — Но мне кажется, что обожание Задиры стало с того дня менее безнадежным.

От Шпильки я впервые услышал, что наемниками арши становятся не от хорошей жизни. Позднее я узнал, что Пырей и Крыса — последние представители небольшого клана, когда-то жившего на северо-востоке, в Сыром Урочище, и полностью уничтоженного в ходе очередной войны. Еще позднее, что Клык и пятеро его друзей, погибших в боях еще до встречи со мной, дали обет своим хранителям мстить за родню, сожженную людьми заживо в каких-то северных горах. Задира оказался сиротой, выросшим среди кочующих бойцов; Паук издавна дружил с людьми, которых официальные власти считали преступниками и отщепенцами… Любой из моих товарищей-бродяг в глубине души мечтал о собственном клане, как люди мечтают о семье — в компании наемников, сплоченных боями, быстро складывались почти невозможные для людей родственные отношения.

Шпилька сшила мне куртку из лошадиной шкуры и хихикала, говоря, что теперь я выгляжу почти как настоящий боец. В благодарность я почесал ее за ухом, и синяк на моей скуле потом две недели не сходил. Ах, как мне льстило, что она собирается сопровождать меня! Шпилька заменила мне сестру, меня восхищала и трогала сила ее духа, а больше — сложная смесь нежности с язвительностью, присущая только женщинам. Она и Крыса напоминали мне, что в мире людей тоже есть женщины, что и у меня все еще может появиться возлюбленная.

И что ради Государыни и ее мира абсолютной нечеловеческой красоты я бросил живую девушку, любившую меня. Это я собирался запомнить как можно крепче.

Впрочем, мне не так уж легко удалось привыкнуть к их по-настоящему неприятным для человека особенностям. Я знал, к примеру, что мои товарищи-хищники легко могут охотиться и на людей. Нужда в этом — вопрос вкусовых пристрастий. Многим аршам, к примеру Пауку, человечина на вкус не нравилась, но Пырею она нравилась, а Ястреб, как я полагаю, иногда готов был сожрать человека живьем из чистого принципа, утоляя скорее мстительную ненависть, чем голод. Они не видели в поедании врагов ровно ничего из ряда вон выходящего; как говорил Пырей: «Все же на кого-то да охотятся, только коровы траву щиплют». Впрочем, бойцы могли благоговейно съесть и тело собственного мертвого товарища, если его было негде похоронить, а тела Господ Боя съедали почти всегда, чтобы оставить в клане их физические частицы, складывая бережно сохраненные кости, особенно череп и пальцы, в каменной усыпальнице последнего приюта. Думаю, этот дикий, с человеческой точки зрения, обычай легко мог появиться у жителей пещер, инстинктом чувствующих опасность чумы от разложения трупов, которые невозможно закопать.

Арши вообще чрезвычайно чистоплотны, все потому же — в пещере очень важно поддерживать порядок на должном уровне, иначе можно накликать беду. Сложные, выше моего понимания, механизмы качали в поселок воду и создавали искусственный ветер, очищавший воздух. На отбросах поселка арши разводили грибы, которые употребляли в пищу и в качестве лекарства. Та же странная сила, которая распределяла роли в клане аршей, заставляла их и не пачкать вокруг собственных жилищ и чиститься с тщательностью, мало понятной людям. Правда, тела аршей, даже чистые, все равно издают довольно резкий запах — запах хищников, но он им не мешает, скорее, даже помогает ориентироваться и узнавать своих в пещерной темноте.

Когда я впервые увидел, как ели арши трофейную лошадь, меня ужаснуло их обыкновение пожирать мясо живого зверя. Я оценил, как чувствовал бы себя, исполни Ястреб свою угрозу. Зрелище было нестерпимым настолько, что я наорал на Паука.

— Неужели вы не понимаете, что творите?! — рявкнул я так, что он шарахнулся и дернул ухом. — Чем эта несчастная животина провинилась?! Ты хоть соображаешь, насколько ей больно, Паук?!

Все бойцы оторвались от мяса и посмотрели на меня.

— Так ведь живая она вкуснее, — сказал Задира.

— Точно, — кивнул Пырей и облизал нож. — Волки тоже их рвут живьем. Они ведь так свежее, Эльф.

— Но она же мучается! — Я еле удержался, чтобы кому-нибудь не врезать. — Давай тебя так же есть, Пырей!