Злачное место - Николай Шпыркович Страница 46

– Ну так это всегда было. Кто больше всех выговоров получал? Те, кто лез вперед, а не отсиживался подальше от стремного случая, – пожал плечами Старый.

– Правильно. Выжило очень много ленивых докторов! Выжило много ленивых доцентов и профессоров, лечащих больных по результатам обследования, а бо́льшую часть времени уделяющих написанию диссертаций с никому не нужными результатами, ленивых студентов, тех, кто не на «скорой» подрабатывал, а пиво с друганами дул. Раньше они разбавлялись работягами, и их лень, а часто и безграмотность могли замаскироваться. Всегда находился тот тихоня-врач, который разруливал ситуацию, пока «профессор» с умным видом тыкал пальцем в живот, и в общем-то таких простых работяг было не так мало. А сейчас их почти не осталось, а чтобы скрыть свою неграмотность, такие вот выжившие начинают из нашей профессии делать чуть ли не жреческую касту. Такого тумана напускают, а сами… присутствовал я на одном консилиуме…

Пока он говорил, медсестра в белом халате уколола маленькой металлической штучкой Артему палец и выдавила на стекло большую каплю крови. Дмитрий стал ловко макать в эту каплю уголком прямоугольного стеклышка и смешивать эти маленькие капельки с какими-то разноцветными жидкостями на маленьком металлическом кругляше. Покачав этот кругляш в руках, он кивнул. Затем что-то еще капал в пробирку из маленькой бутылочки, опять смешивал это с Артемовой кровью, наконец вынес вердикт:

– Ну что же – правда первая, и резус отрицательный. Можно брать.

Артема уложили на свободную койку и тут же привычно туго притянули руку к койке длинной широкой лентой, отчего сразу стало неуютно – как-то вот мгновенно стало понятно, что он здесь уже на правах не то чтобы пациента, но уже и не гостя и отношение к нему будет соответственное. А кобура-то у Дмитрия – расстегнутая, а у Варьки вон и вовсе – открытая…

Руку Артему туго перехватили выше локтя резиновым жгутом.

– Ну и вены! – восхитился Дмитрий. – Мечта медсестры-первогодка! По большому счету, тут и жгут, наверное, был не нужен.

Под присмотром Дмитрия медсестра, дежурившая в палате, ловко всадила в вену толстую иглу, отчего Артем зашипел, как мартовский кот.

– Терпи, охотник, – усмехнулась та. – Вечно вот вы, мужики, боли боитесь.

– Чистая физиология, – заступился за Артема Старый. – Мужчины хуже терпят боль, чем женщины, а голубоглазые европеоиды – хуже, чем, к примеру, негроиды.

Артем же решил про себя, что лучше пусть ему, как Сикоке, наживую руку оттяпают, но больше он стонать не будет ни за что, европеоиды там или не европеоиды… Из руки его по прозрачной трубке в стеклянную бутыль бежала кровь, быстро ее наполняя. Наполнилась одна, медсестра, пережав трубку, быстро заменила ее на другую, а первую закупорила резиновой пробкой, которую достала, развернув маленький серый бумажный пакетик.

– Стерилизуете? – негромко спросил Старый.

– Ага. Держу марку, хоть, по правде сказать, много где так уже не делают. Разбаловались с этим вирусом, разленились. Кой-где, знаю, даже операционные инструменты только моют. А чего стерилизовать, если послеоперационных инфекций почти не встречается? Если я прав и инфекции все же когда-нибудь снова выйдут на авансцену, мы можем получить кучу осложнений, причем внезапно. Вот чтобы такой внезапности не было, я все делаю, как в советское время учили, так и свои кадры заставляю делать.

– Да, инфекционисты не при делах теперь, – кивнул Старый.

– Помяни мое слово – до поры до времени, до поры до времени! – помахал уцелевшим указательным пальцем Дмитрий. – Ну а вообще не только они. Эндокринологи тоже по большей части без работы остались – «сахарники» быстро повымерли все, я ж говорил, а кого и по ошибке пристрелили, как того же Филинова. Кое-кого, правда, в лаборатории забрали – физиологию зомби изучать, а пуще того – морфов. Так не так много тех лабораторий осталось. Арзамасскую, к примеру, так и не восстановили. И все их материалы тогда сгорели.

– И весь запас наработанной вакцины тогда пропал, – вздохнул Крысолов. – Что-то и в других местах делали. Так с этой секретностью ведь как: такой ценностью никому делиться с другими не хотелось, да и трудно было тогда надежную связь установить. Потому всем другим – практически заново все делать надо, повторяя все ошибки.

– …В первые же полгода умерло большинство находившихся на гемодиализе, – продолжил загибать быстро кончающиеся пальцы Дмитрий, да и вообще все запущенные хронические больные. А, гемофилики – их забыл. Редко кто больше месяца продержался. Я потом видел одного такого зомбака – очень характерный. Белый как снег – без крови-то, конечно… Онкология – без лечения тоже повымирала, а новой как-то поменьше стало. Психиатрия – из их лечебниц, знаю, не уцелело практически ни одной. Те, кто выжил, в подавляющем большинстве психически здоровы и в такой штуке, как психоанализ, не очень нуждаются. Если кто и сойдет с ума в нынешних условиях – он не сильно долго протянет. Равно и наркология – их пациенты в основном ведут нынче малоподвижный образ жизни. Ну или очень подвижный – в виде морфов. А также все, связанное с современной высокотехнологичной диагностикой, за исключением нескольких крупных центров: им просто не на чем работать. В общем, все вернулось на круги своя – терапоиды, хирургоиды, гинекологи, педиатры. А, ну стоматологи, конечно, – эти при любом режиме и власти непотопляемы. Мне кажется, они ухитрились бы и морфам впаривать лечение зубов по космическим ценам – если бы те в итоге победили. Вот только, как я уже говорил, реальных практиков уцелело достаточно мало. А потому и получается как в том консилиуме, о котором я говорил…

Вторая бутылка наполнилась, и ее также закупорили стерильной пробкой. Пробку накрыли листом бумаги и крепко завязали ниткой. Первую бутылку с Артемовой кровью уже вливали Сикоке куда-то под шею.

– …Это было уже после того, как я от Наследников ушел. Осел я тогда под… там довольно большой анклав был. Ну и стал я там в больнице лекарить потихоньку. А получилось так, что там несколько ученых светил собралось выживших, чем этот анклав страшно гордился. Профессора эти и лечили там кого как. Поначалу-то я присматривался только – куда, думаю, мне с моей первой категорией супротив таких зубров лезть. У нас там было все как в крутой добайдовой клинике – халаты белые, утренние обходы профессуры и даже мониторы у кровати больных. И вот стою я у постели больного… ну я не знаю даже, с чем это сравнить. Вот помните, до Хрени были всякие там ралли Париж – Дакар и тому подобное? Вот представьте, приходит к вам человек и отрекомендовывается, что он с Алленом Простом пять раз в Дакар ездил. Сейчас, правда, по какой-то причине сам ехать не может, а потому просит вас его отвезти. Бывает. Садится он к вам в машину, советует, как надо ехать. Правда, при этом говорит: «…И обязательно наезжайте время от времени на бордюр…» – ну мало ли. Но потом он с любопытством смотрит на приборную панель и спрашивает: «…А кстати, где тут у вас спидометр и какие это на нем показания?»

– Класс! – восторженно покрутил головой Старый.

– Ага. Вот и я так подумал, когда профессор-терапевт спросил меня: «…А где тут у вас показатель насыщенности крови кислородом и какие тут показания?» Я, на свою беду, слишком громко заржал тогда, чем опустил облик светила ниже ватерлинии. Ну а потом разобрался, кто есть ху. Они там тоже готовили себе смену. И знаете, какой принцип во главу обучения положили? «Не болтай!» Помню, в каком-то средневековом медицинском трактате об обучении лекарей было наставление: «…Если ты не знаешь, что у больного, скажи: обструкция печени. Это выглядит значительно и непонятно». Вот такое почти там и процветало. Было там несколько стьюдентов – Олежеку моему покойному они и в подметки не годились, – вот они их и учили по подобной методе. А те и сами во вкус вошли – ходят такие важные, типа я – высшая раса-каста. Обратится к ним кто, так на вопрос голову поворачивают, будто у них шейный радикулит двухмесячный, с выраженным болевым синдромом. А речь такая – дельфийские оракулы бы от зависти посдыхали: «Нельзя исключить. Хотя одновременно и… Однако может быть. В настоящее время без диагностической аппаратуры, коя недоступна, с достоверностью можно предположить только. Летальный исход – весьма возможен». Сам – дуб дубом, а гонору – как у трех польских панов мелкого пошиба. Попробовал я возбухнуть – куда там. А главное – люди как верили таким вот светилам, так и продолжили верить, несмотря на то что Хрень приключилась. Вот интересно: политиков, которые в общем-то так же выражовывались, в первые же дни порвали и потом сильно не верили никому, по крайней мере тех, кто слишком уж большое количество лапши на уши вешал, отфильтровывали сразу, и хорошо если просто выгоняли. А здесь – и смех и грех: «…А точно меня САМ профессор лечить будет?..» И это говорит человек, вчера походя застреливший двух обормотов, обещавших ему Эльдорадо в виде склада тушенки – с небольшой всего лишь предоплатой на организацию экспедиции. Во многом, конечно, так случилось потому, что реальной конкуренции не стало – механиков или портных все же больше уцелело, нежели врачей, да и отношение к медицине всегда было своеобразным: люди могли, осатанев оттого, что им плохо шьют, чинят машину, готовят, научиться вполне хорошо, а иногда и просто отлично делать все это сами, а вот с медициной не так. Тут человек мог уныло клясть медиков, что те «ни хрена не знают», но сам учиться медицине – ни за что не брался: «Ой, это ж так сложно!» И раньше можно было к кому-то нормальному попасть – в другой город, к примеру, съездить, а теперь это путешествие из разряда опасных.