Леди-горничная возвращается - Илона Волынская Страница 46

Мы уходили прямо из зала Академии. Уходили, сжимая в руках новенькие, пахнущие типографской краской магистерские дипломы. Уходили как есть: парни в смокингах, девушки в бальных платьях. Ярвуд обнял меня за талию, и мы вместе шагнули в распахнутый ректором портал — прямиком в пустые окопы с ошметками тел в имперской форме. Загрохотал воздух — алеманцы ударили камнепадом, Ярвуд ухмыльнулся и проорал: «Станцуем с алеманцами, Летишенька?», а я намотала на руку шлейф. И мы станцевали, о как мы тогда станцевали под музыку чужих атакующих заклятий — Ярвуд Молот и Слабачка Летиша!

Потом много чего скажут о нас: что отправлять едва обученных магов навстречу наступающим алеманцам было преступлением, что тем же иллюзорам там было нечего делать, что все можно было решить иначе, что… Тогда мы просто знали, кроме нас — никого, пока мы держимся, через тоннели вывозят младшие курсы Академии, бегут горожане и взрывают оружейные заводы, чтоб не достались врагу. И мы танцевали, танцевали, танцевали… В ураганах. В камнепадах. В потоках воды и водоворотах пламени. В возникающем и тут же рассыпающемся на части мельтешении иллюзий.

Три дня. Мы дали три дня тем, у кого не было и часа.

Неудержимо накатывающее наступление алеманцев со всеми их солдатами, орудиями и магами споткнулось о пять сотен выпускников и две десятка преподавателей Северной Академии.

— У меня орден Последнего Бала. Первой степени. — кивнула я.

Последний Бал третьей степени дают «за исполнения долга несмотря на угрозу жизни», второй — «за долг, исполненный в безнадежных обстоятельствах», а кавалеров первой степени не бывает. Кроме нас, конечно. Четырехсот семидесяти мертвых и пятидесяти оставшихся в живых.

Я знала, что сейчас будет, но северяне даже меня сумели удивить.

Они не вышли из-за стола, а просто перемахнули его — в слаженном, почти невесомом прыжке, под испуганный вопль Агаты и почти неслышный звон чашек. Отпрянул Тристан, Марита вскочила и шарахнулась в сторону, а Сигурд и Улаф опустились с двух сторон от меня на колени.

— Моя сестра, леди, моя старшая сестра! — бормотал Сигурд и на глазах его блестели слезы. — Она рожала в тот самый день! Муж успел закинуть ее с новорожденным в Межмировой экспресс. Они спаслись, леди, потому что вы… это вы спасли их! — и он прижался лбом к моей руке.

Да. Что б ни случалось со мной потом, это то, что я повторяла и буду повторять себе всегда — в те дни мы спасли очень много людей. Мы дали… и взяли цену за каждую жизнь. И за каждую смерть тоже.

— Муж вашей сестры… погиб? — спросила я.

Сигурд кивнул, не поднимая головы.

— Вот он свою семью и спас. Своей жизнью. Он, и Улаф, и… наследники де Орво… — с некоторым трудом выдавила я. Неприязнь к старику не должна затмевать уважение к погибшим.

— Вы. — Улаф протестующе мотнул головой. — Меня на севере в тот день не было, я на востоке служил, домой попал только во время Большого Прорыва. В городок поехал, где родители и сестры жили. Не нашел.

— Родню… не нашли? — выдавил Тристан. — Соболезную, лорд командор…

Я только и смогла, что торопливо сжать руку Улафа. Они здесь просто не понимают…

— Города не нашел. — сухо обронил северянин и направился обратно к своему месту.

— Вы… я слышал, вы в столице во время войны были, а вовсе не на севере! — голос у мальчишки-дорожника дрожал от обиды, он судорожно кусал губы и смотрел на меня волком.

Даже Баррака нервно дернулся и уставился на мальчишку возмущенно. Мои глаза вдруг встретились с глазами Зарембы — полицейский едва заметно улыбался.

— Мне нельзя было оставаться, слишком много алеманцев знали меня в лицо. Все-таки я очень слабый иллюзор. — я развела руками. — Тогда готовили Большой Прорыв, к нам прилетел лорд-эмиссар Генштаба, он и вывез меня на своем драконе.

Дракон был маленький, но скоростной и маневренный, самое то, чтобы проскочить через линию фронта. Одному человеку. Второй, даже тощая девчонка, какой я была тогда, оказалась слишком тяжелой ношей для юркого зверя с темной, почти не различимой на фоне ночного неба, чешуей. Всю дорогу сквозь ветер и ночь, прижимаясь спиной к груди вцепившегося в поводья лорда-штабиста, я была уверена, что мы упадем. Но мы дотянули, правда, когда сели, оказалось, что тело одеревенело, руки и у меня, и у него свело судорогой и расцепиться мы не можем. Так нас и стаскивали с тяжело поводящего боками дракона, точно приклеившихся друг к другу. Вокруг хохотали и кричали лорду-эмиссару, что теперь он обязан на мне жениться. Он тогда обернулся — с трудом, слышно было как позвонки в шее хрустнули — и серые, как северные озера, и такие же непроницаемые глаза вдруг обожгли меня таким взглядом, что от вспыхнувшего внизу живота тепла, кажется, даже намерзшая за полёт корка на одежде начала таять. А потом кровь потекла у него из сапога, кто-то заорал и нас поволокли в лазарет.

— И сколько вы пробыли на севере? — с подчеркнутым уважением спросила Анита.

— Девять месяцев. — я не глядя бросила себе что-то на тарелку.

Я носила войну в себе, как ребенка. И ждала нашего наступления, как другие женщины ждут появления на свет первенца. А меня уволокли оттуда перед самыми «родами»! Ох как же я злилась! И стыдилась перед теми, кто остался умирать без меня. Потом в узких столичных переулках одного моего начальника разорвали в клочья, потому что он не умел убивать сразу и быстро, без раздумий, зато второй выжил, потому что я умела. Я поняла, что в столице своя война и больше мне стыдно не было.

— За это надо выпить! — сощурив глаза до щелочек, торжественно провозгласил Ка Хонг.

— За завтраком? — опешила Марита.

— Так ведь имперскую героиню не каждый день за завтраком встречаешь! — помотал косицей степняк.

— Конечно, конечно! Костас! — Тристан замахал стоящему у буфета дворецкому так, будто боялся, что тот его не увидит. — Несите наше вино!!

Между мной и Тристаном возникла «придымленная» пылью бутылка с нарисованной от руки яркой розой на этикетке и надписью «Марита». Надо же, как трогательно…

Рука Костаса в перчатке выставила передо мной бокал.

— Я… Честное слово, я не знал. — голос Тристана упал до едва слышного шепота. — Даже не думал, что ты… Я… Я не узнавал! — как в омут головой, покаянно выдохнул брат. — Я был так на тебя зол, когда ты сбежала! — и тут же торопливо отвернулся, и выхватил у Костаса обернутую салфеткой бутылку. — Я сам тебе налью! Понюхай, какой аромат. — Тристан провел вскрытой бутылкой у самого моего носа, и я с жадностью втянула воздух. С этими столичными пивом, виски и грогами я и впрямь начала забывать, как пахнет настоящее южное вино.

— Я восстановил старые отцовские виноградники — пока только для себя, а не на продажу, но мы уже третий год пьем только свое вино.

— И что, это покрывает убытки от фабрики? — качая вином в бокале, мило спросила я.

И полюбовалась как радостное оживление сбегает с лица брата. Да-да, нехорошая я, ведь он так трепетно признал вину, а я не прониклась и не растаяла. Как бы тебе объяснить, братик, что своим признанием ты вину только усугубил. Ты злился, что я уехала учиться с пользой для себя, вместо того, чтоб выйти замуж с пользой для тебя. А, никак не буду объяснять!