Аэропланы над Мукденом - Анатолий Матвиенко Страница 46

Как можно голодать на сумму, намного превышающую содержание Кшесинского, Таубе и мастеровых «Садко» вместе взятых, Петр решительно не понимал. Тем более что Луиза принадлежала к достаточно богатой семье, и кроме субсидии от бывшего мужа имела приличное приданое, оставшееся ей и после развода. До него доходили слухи, что дама, чей возраст постепенно и неумолимо приближался к отметке, после которой снисходительно говорят «бальзаковский», черпала молодость в объятиях юных любовников, что обычно затратно. Но — это ее дело.

По рекомендации экс-супруги и дочки авиатор выбрал из вороха приглашений три наиболее актуальных, после чего, обрядившись в модную фрачную пару, выводил обеих тигриц — молодую и увядающую — знакомиться с высшим парижским светом. Как-то услышал голос дочки, воркующей с кавалерами в уединенной нише одного из парижских дворцов. Она бесцеремонно сняла перчатку и демонстрировала поклонникам обнаженное запястье:

— Глядите, месье, какие у меня синие жилки. У меня настоящая голубая кровь.

Перед отъездом Самохвалов оказал дочке еще одну, довольно странную услугу. Она извела его жалобами на Марселя, полинезийского слугу маменьки. Чернокожий привратник прилип к Петру и не отходил от него ни на шаг, кроме случаев, когда Луиза нагружала арапа поручениями. Заметив, как споро двигаются его руки, авиатор сжалился и взял полинезийца с собой. У неба нет национальных границ.

Дома!

Как бы ни было хорошо Петру за границей, купаясь во славе аэропланного первопроходца, русский человек чувствует себя дома только в России. Если нет — он не русский, что бы ни было писано в его бумагах.

Как всегда, Родина-мать приняла сына без радости. Оболенский извел литр чернил на пасквили, суть которых Ванновский был вынужден передать в послании на высочайшее имя. Оправдываясь перед Самохваловым, министр вздыхал:

— Я бы мог просто списать его доносы в архив. Но его папенька-князь, он же генерал-лейтенант Николай Николаевич Оболенский, 1-й Гвардейской пехотной дивизией командует и к государю вхож. Сообщил бы. Поездка поручика Владимира Оболенского задумана была как шажок в его карьере, ему сказано было — тихо следить и шума не делать. Решил значение свое показать, недоросль.

— Я как дворянин имею право просить личной аудиенции у его императорского величества. Могу все сам объяснить.

— Полноте, не стоит. У вас заступники появились поважнее Оболенских — германский кайзер и французский военный министр. Они государю нашему писать изволили, что вашими полетами впечатлены, просят продать аппараты и обучить их летчиков.

— И что император?

— Будет его воля — узнаете. А пока сидите в Гатчине. Да, по поводу кредита на двухместный аппарат — отказано. Но можете готовить подрядные документы на продажу шести машин пятой серии. Только, голубчик, оплата в следующем году, в этом казенные расходы давно расписаны. И, слышал я, орлы Кованько снова один аппарат насмерть разбили?

— Увы, господин министр. Но, прошу прощенья за каламбур, не насмерть — летчик выжил. Второй аппарат тоже изношен, он уже раз десять бился и чинился. Мы пробуем модернизацию «четверки» — с более мощным мотором, двухместной кабиной и спаренным управлением курсанта и инструктора. Надеюсь, аварийность снизится.

— Дай-то бог. Пишите в контракт еще две учебных «четверки», лучше — двухместных. Я выгадаю нужное настроение и дам императору на утверждение. Извини, любезный Петр Андреич, сумма изрядная, сам я такой не распоряжаюсь. И так рискую, прыгая через голову великого князя.

Намек понял, подумал Самохвалов, выходя из арки Военного министерства. Надо попытать братца о технике вручения взятки министру. Размер интереса уточнить, дабы его в смету заложить, плавно размазав по комплектующим машины. Но каков Ванновский! И нашим, и вашим. Ябеду на авиаторов царю передал, прикрыв начальственный зад от происков Оболенских, и со мной умудрился другом себя показать.

Несмотря на трудности, финансовые дела «Садко» поправлялись. Европейский вояж принес прибыль. Джевецкий умудрился продать за безумные деньги «тройку» одному из знатных семейств — как же, первый в мире реально летающий аэроплан, если не считать экспериментальные логойские модели. Слава Богу, вписал в контракт запрет на полеты ради сохранности уникального экспоната и насверлил дырок в картере, исключив запуск двигателя. «Веришь ли, — сказал тогда Стефан Карлович. — Когда в графском зимнем саду аппарат собирали, на месте вечной стоянки, я увидел, как на правом борту из-под белил выступила фамилия Можайского. Будто Александр Федорович еще раз с нами простился».

Обещанную активность проявил брат Василий. Сначала он привел одесских купцов, заказавших «четверку» и просивших обучить полетам начинающего, но уже известного в Одессе спортсмена — Сергея Исаевича Уточкина, сироту из купеческой семьи. Потом, изучив по газетам организацию французского и германского шоу, рассчитал выгоду от показов в России и ждал лишь согласия на демонстрационные полеты. Наконец, обеспечил кредит на постройку машин под военный заказ. Под него уже не хватало мощностей, в Гатчине появился новый деревянный ангар, Костович расширял производство под субподряды от «Садко», сократив выпуск чемоданов, ведер и другой арборитовой экзотики.

Подвел Дорожинский, оказавший медвежью услугу. Русская императорская армия — место, где тайное скоро становится явным, и штабс-капитан узнал о доносе Оболенского. Военлет расспросил Самохвалова о штабном офицере. Петр, не подозревая о последствиях, не смолчал о конфликте с княжеским сынком в Карлсхорсте. Увидев, как потемнел лицом Станислав Фаддеевич, на помилуй Бог просил бретера ничего не предпринимать. Тот не послушался. Как результат Владимир Оболенский обрел покой в двух метрах под землей, а разжалованный до поручика Дорожинский отправился в далекий сибирский пехотный полк, где его таланты авиатора решительно никому не нужны. Садясь в поезд, дуэлянт обнял Петра и шепнул:

— Я на весь гарнизон заявил, что если тебя какая-нибудь б...дь заденет, тотчас прилечу из Сибири и новую оградку на погосте поставлю. Только сам не дерись и дождись меня. Хорошо?

Самохвалов его тискал в ответ, благодарил, а сам проклинал судьбу, что дала ему во враги второе могущественное княжеское семейство. Будто Трубецких мало.

А в Крыму безо всякой дуэли тихо скончался замечательный человек, чья смерть осталась почти незамеченной газетами, но которого оплакивали тысячи исцеленных им людей — земский врач и планерист Николай Андреевич Арендт.

Минуло Рождество. Лютые крещенские морозы, ничем не напоминавшие 1892 год с первыми пробежками в зимнюю метель, приморозили авиацию к земле. Тем временем акционеры «Садко» думу думали, куда двигаться дальше.

Самохвалов терзался, что за весь прошлый год они не выпустили ни одной новой модели. Даже «пятерка», устойчиво ставшая на крыло лишь к осени, начала строиться еще в конце позапрошлого года. Модернизированная «четверка» с двойным управлением оставалась лишь на бумаге, требуя нового двигателя под увеличенную нагрузку. Ничего удивительно, самолетостроителей было слишком мало, а суммарный налет всех аэропланов мира исчислялся примерно одной или двумя тысячами часов.