Собачье дело - Виктор Баженов Страница 48

— У вас и такие есть?

— Разумеется. — Никольский выложил на стол паспорт и военный билет. — В данный момент я пользуюсь вот этими. Любую экспертизу пройдут.

— Вы в этом уверены?

— Разумеется.

— Почему?

— Потому что липовые в них только мои фамилия, имя и отчество. Все остальное настоящее. Паспорт выдан Рамодановским ОВД Московского района, военный билет тоже здесь, в военкомате. Я боевой офицер и свои погоны честно заработал. Хотите проверить?

— Нет, — мотнул головой юноша, — почему-то верю. Давайте те документы, где ваше настоящее имя стоит.

— Пожалуйста. — Подполковник выудил из стола старомодную папку с тесемками и подтолкнул ее к Валентину.

Юноша приподнялся, взял папку, плюхнулся с ней обратно на диван, развязал тесемки.

— Вы что, шутить изволите? — разозлился он, уставившись на ветхий, пожелтевший от времени листок, на котором отчетливо виднелись тонкие, темные полоски на местах сгиба. Документ неоднократно складывали вчетверо, прежде чем он оказался в руках юноши. Это действительно был паспорт. Паспорт печатного образца девятнадцатого века, заполненный выцветшими чернилами. Паспорт, выданный Рамодановской городской управой в тысяча восмьсот шестьдесят первом году на имя Гордеева Никиты Ивановича.

Юноша внимательно вчитывался в строки, спотыкаясь на словах с дореволюционной ять, и только головой качал. — Время рождения или возраст: 18 л. Вероисповедание: православное. Род занятий: кузнец. Отношение к воинской повинности: прочерк. Подпись: неграмотный. Рост: 2 аршина 7 вершков…

Валентин поднял на подполковника глаза.

— А более убедительного документа у вас на руках нет?

— Извините, юноша, — развел руками подполковник, — выписку из церковно-приходской книги предоставить не могу. Да, собственно, зачем она мне была нужна? Простому люду настоящие паспорта выдавать начали! Крепостное право отменили. Если б вы знали, как я был горд, получив эту бумажку! Молодой, красивый, и самое главное — свободный! Могу идти куда хочу, и ни Сильвестр Петрович, помещик наш, ни управляющий его, скотина, мне отныне не указ!

— Хотите сказать, что вам… — Валентин начал делать мысленные подсчеты.

— Сто шестьдесят семь лет, — подсказал подполковник.

— Вы неплохо сохранились. Какие консерванты в пищу добавляли?

— Магические, — улыбнулся подполковник. — Правда, добавлял не я, а особая служба имперского управления, но это неважно.

— Интересно. А давайте, э-э-э… даже не знаю, как к вам теперь обращаться…

— Вячеслав Тихонович. За последние двадцать лет я к этому имени привык.

— Хорошо. Мне тоже так будет удобно. Давайте, Вячеслав Тихонович, просто потолкуем. Я вижу, вы настроены на откровенность, так что вариант беседы за рюмкой чая сейчас более уместен. Расскажете о себе, то да се…

— С удовольствием. — Подполковник положил руки на загривки призрачных собак, и Валентин увидел, как в его тело потекла из них энергия. Адские псы ежились, рычали недовольно, но терпели.

— Вы бы их так не перенапрягали, — усмехнулся юноша, — а то смотрите, какие у них глазки голодные стали.

— Ничего, скоро подкормятся, — отмахнулся подполковник. — Сегодня ночью гастролеры в моем районе будут банк брать, охрану вырезать под корень. Наивные албанцы. Я им сочувствую. Ну-с, прошу на кухню. Там нам удобней будет. — Вячеслав Тихонович легко поднялся с каталки.

— Обалдеть! — покрутил головой Валентин. — А как же сломанный хребет?

— Как видите, собачки подлечили.

Валентин поднялся. Адские псы тут же зарычали.

— Цыц, шавки! — прикрикнул на них юноша, и, к удивлению подполковника, собаки тихо заскулили и начали пятиться назад, поджав хвосты.

— Однако! Да вы сильнее, чем я предполагал. — Похоже, подполковник был этим обстоятельством доволен.

Они прошли на кухню. Вячеслав Тихонович быстро накрыл на стол. Особых излишеств на нем не было. Бутылка армянского коньяка и несколько тарелочек с тонко нарезанными ломтиками лимона, сыра и колбасы. Возле дверей с лапы на лапу переминались адские псы, не рискуя войти внутрь.

— Ну-с, начнем чаевничать. — Подполковник наполнил рюмки. — За что пьем?

— Для начала за знакомство, — предложил Валентин.

— Не возражаю.

Они чокнулись, выпили, закусили.

— Между первой и второй? — спросил подполковник.

— Перерывчик небольшой, — согласился юноша.

После третьей Вячеслав Тихонович приступил к рассказу.

— Я в 1843-м родился. В семье кузнеца. Батя старался сызмальства меня кузнечному делу обучать. К восемнадцати годам я уже лихо молотом по наковальне стучал, но душа к этому делу не лежала. Меня тянуло туда, где удаль молодецкую показать можно было. В кулачных боях стенка на стенку одним из лучших был. Думаю, кто-то из моих дальних предков знатным воином был и через поколения его гены во мне проснулись. Девки на меня сами вешались. Одним словом, первый парень на деревне. Когда Александр Николаевич, царство ему небесное, свой манифест об отмене крепостного права издал, я сразу молот на наковальню кинул и в город подался. Батя на меня, помнится, здорово рассердился. Он на горн, молот и наковальню только что не молился. Для него это святые атрибуты, а тут такая непочтительность и своеволие от чада любимого. В сердцах даже лошади с телегой в дорогу не дал. Пожалел потом об этом, наверное, — тяжко вздохнул подполковник. — Представляю, каково маме было, когда я домой не вернулся. Ну да ладно. Так вот, деревенька наша от Рамодановска совсем рядом, верст сто, не больше, ежели через тайгу по прямой двигаться. А что для меня сто верст? На лыжи встал и вперед! Для меня это дело привычное. Ни метель, ни мороз не страшны, а холодрыга той весной была — жуть! Март на дворе, а из носа сосульки торчат. Ну короче, за три дня я до Рамодановска добежал, паспорт себе чин по чину справил и в обратный путь пятки насалил. Так спешил перед друзьями своим паспортом похвастаться, что не заметил, как нарвался на медведя-шатуна. Матерый попался медведище. Худющий, злой. По насту крепкому на меня летит, в снег не проваливается. Удирать бесполезно было, а из оружия только нож засапожный. Разве ж это оружие против такой махины? Сцепились мы с ним. Как уж я его ломал, как он меня зубами рвал, помню как в тумане и урывками, а потом — темнота. Последнее, что запомнил, прежде чем окончательно отключиться: вкатились мы с мишкой, которого я своим ножичком ковырял, в какое-то зыбкое марево.

Очнулся от гомона. Вокруг народ на непонятном языке шумит, меня с мишкой, которого я, как оказалось, порезал в лоскуты, разглядывает. И главное — лето вокруг! С мишкой сцепился зимой, а пришел в себя летом. Позже, когда язык их чудной освоил, мне объяснили, что попал я в мир под названием Сирения.