Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 1] - Михаил Гуськов Страница 48

Вольдемар Францевич сквозь стекла очков просунул Недобежкину свои любезные глаза. Король милостиво кивнул.

В следующие десять минут Аркадий Михайлович снял с себя старую, истертую в метро и автобусах чужими спинами и плечами, кожу и переполз в новую, свеженькую, сверкающую ослепительной чистотой, надев тончайшее белье, а на него — костюм, стилизованный под капитанскую, даже, точнее сказать, адмиральскую форму.

— Странно! И меня судьба обряжает в морскую форму. Завидчая, Завидчая! Все, что соприкасается с тобой, начинает волноваться, словно море.

Аркадий Михайлович представил, как он при луне обнимает Элеонору в парке среди платанов и кипарисов. Как выглядят платаны, Недобежкин плохо представлял, но воображение нарисовало ему красочную картинку и развесило на ней свои названия. Аркадий Михайлович повел Элеонору по этому воображаемому миру, сорвал «гиацинт», подвел к «бельведеру» и, взяв со столика бутылку «Абрау-Дюрсо», налил его в два бокала «баккара». Раздался хрустальный звон. Они выпили шампанского, и долгий поцелуй соединил губы влюбленных. Недобежкин очнулся от сладких грез и стал перекладывать содержимое карманов своего старого костюма в новый. В часовой карман он с удовольствием опустил брегет Людовика XV, а цепь-шатлен пустил по животу, закрепив ее на жилете специальной пуговкой. Галстук он заколол роскошным аграфом с изумрудами и рубинами. Остальные прихваченные с собой драгоценности рассовал по наружным карманам, спрятав во внутренний карман только кошелек из сумочки Ангия Елпидифоровича да три толстые пачки сторублевок. Проверив на запястье кнут, Недобежкин повернулся к зеркалу, в которое нарочно до этого не смотрел в течение всего процесса переодевания, чтобы не портить себе впечатления.

Если бы ангел небесный сошел с небес и предстал перед облагодетельствованным судьбой аспирантом, то он бы, наверное, произвел на него меньшее впечатление, чем вид самого себя в новейшем и сверхмоднейшем костюме. Те, кто на протяжении веков имели счастье наблюдать схождение с небес ангелов, могли бы засвидетельствовать, что их чувства не идут ни в какое сравнение с тем благоговением, какое испытывают к себе перед зеркалом молодые люди, одетые в новые костюмы фирмы «Пол Готье». С девушками, впервые примеряющими платья фирмы «Пол Готье», случаются глубокие обмороки и восторженные истерики, их посещают экстатические видения. И мужчины, и женщины в нарядах этой фирмы «Пол Готье» кажутся себе небожителями, спустившимися на землю, чтобы своим видом осчастливить человечество.

Вольдемар Францевич в потных очках просунулся в комнату к Недобежкину и даже сквозь незапотевшие частички очков увидел преображение. От неожиданности он споткнулся в дверях и упал перед новоявленным ангелом ниц, тем самым как бы признав его сошествие с небес.

— Тьфу, черт! Очки запотели. Простите великодушно! Насилу уговорил вашего коллегу подстричься и подровнять бороду. Нельзя же с такой бородой и — в капитан-смокинг, извините, но это нонсенс, говорю я ему, а он мне о катакомбной церкви рассказывает. Хорошо, ваш юноша его убедил, очень симпатичный молодой человек. Я бы мечтал иметь такого приятного молодого человека в помощниках.

В этот момент Недобежкин оторвался от созерцания своего вида в зеркале и обернулся к хозяину подпольного магазина. Тот, уже протерев очки и водрузив их на нос, потерял дар речи, воззрившись на аспиранта.

— Ей-богу, феноменально! А говорят, что не одежда красит человека! Она его открывает. Это моя теория, что одежда, закрывая тело человека, обнажает его душу. Какая у вас прекрасная и страшная душа. Я вызвал вам лимузин. Настоящий американский лимузин, такой на весь Советский Союз один, и он не у генерального секретаря КПСС, а у нас, то есть у вас, он в вашем распоряжении.

Тут Вольдемар Францевич превратился, в отличие от Вити Шелковникова, не в сахарный завод, а в целый сахарный концерн — и с такой сладостью в губах, в ноздрях и во взоре, что Недобежкина чуть не стошнило.

— Мне бы хотелось получить деньги вперед за все услуги. Особенно мы дорожим нашим лимузином и, хотя у нас лучшие в СССР шоферы, никогда не позволяем клиентам превышать скорость, но, согласитесь, что нестерпимо, сидя в лимузине, видеть, как тебя обгоняют «Жигули» и «Москвичи», поэтому мы берем с клиентов сто рублей в час. Если же вы захотите превысить скорость, то цена увеличивается вдвое за все время пользования лимузином.

— Сколько я вам должен? Говорите сразу. Деньги для меня не имеют значения! — проговорил Недобежкин сакраментальную фразу, которую столько раз читал в приключенческих романах. Пока кошелек убитого им Ангия Елпидифоровича был в его кармане, естественно, деньги для него не имели никакого значения. — Я беру у вас лимузин на трое суток.

— Ага! — закатив глазки к потолку, произнес «сахарный концерн», мечтающий встроить в свою систему сахарный заводик Вити Шелковникова. — Это будет за все про все с бельем, обувью и парикмахерскими услугами плюс двадцать четыре на три и помножить на два за превышение скорости минус скидка за длительность пользования. Два костюма по две с половиной тысячи и ваш четыре тысячи триста, — называл Вольдемар Францевич какие-то астрономические суммы, о существовании которых в природе раньше Недобежкин и не помышлял, но теперь ему стало даже жалко этого расторопного человека с манерами дипломата и официанта, что тот упускает свой шанс. Аспиранту захотелось подсказать ему, чтобы он увеличил расценки вдвое, втрое, но тот уже назвал сумму.

— Двадцать одна тысяча девятьсот шестьдесят один рубль.

— Округлим до двадцати двух, и мне понадобится еще одна машина, из самых лучших, — проговорил новоявленный адмирал, а точнее, адмирал-аспирант.

Обладатель дипломатических манер согласно кивнул, начиная слегка опасаться насчет денег, уж не фальшивомонетчик ли перед ним.

— Это будет еще семь тысяч пятьсот.

— А теперь выйдите на минутку! — приказал Недобежкин хозяину и в одиночестве начал считать сторублевки, с помощью заветного кошелька быстро получая недостающую сумму и заготавливая деньги впрок на мелкие и крупные расходы, которых, как он чувствовал, предстояло немало. Надо сказать, что теперь он доставал из кошелька не разрозненные мелкие купюры, а сразу сторублевые банковские пачки по десять тысяч каждая.

Когда Недобежкин вышел в ту комнату, где оставил своих верных клевретов, и подал хозяину в коробке из-под новых туфель всю сумму, — у хозяина должна была бы возникнуть мысль: где же тот прятал на себе эти сторублевки, — но Вольдемар Францевич занялся подсчетом. Возможно, эта мысль его и посетила, но уже после того, как друзья исчезли.

Теперь все трое были примерно в одинаковых костюмах, однако сразу бросалось в глаза, что костюм Недобежкина несоизмеримо шикарнее, хотя и на других тоже были золотые пуговицы и золотое шитье, но костюм аспиранта отличался особым великолепием, а может быть, дело было в самом Недобежкине. Только теперь стало ясно, насколько он хорош собой, высок, строен и большеглаз, даже волосы — еще вчера прямые, сегодня вились крупными волнами. Петушков, с аккуратно подстриженной бородой и уже в фуражке, из-под козырька воззрился на своего друга, не узнавая его. Он готов был поклясться, что еще утром тот и ростом был ниже, и глаза имел не такие огромные, и кожу не такую гладкую и ослепительную, а если вспомнить, каким он был неделю назад, когда они расстались у Валеньки Повалихиной, то это был совершенно другой Недобежкин.