Война среди осени - Дэниел Абрахам Страница 48

— Кажется, наказания не вышло, — заметил Ота. — Мы с тобой растим целительницу.

— Зато она видит, что приносит пользу. — Киян потянула его за руку, и они сели на кушетку. — Ей, конечно же, хочется самостоятельности. И она не воротит нос от работы, надо отдать ей должное.

— Надеюсь, этого ей хватит. У нее сильный характер. Боюсь, она не остановится, если даже он заведет ее на край пропасти.

Он знал, что Киян понимает скрытый смысл его слов: надеюсь, мы еще будем рядом, чтобы ее уберечь.

— Мы очень постараемся, любовь моя.

— Я вспомнил про Идаан.

Киян взяла его за руку.

— Эя — не твоя сестра. Она никогда не сделает того, что натворила Идаан. Но самое главное, что ты — не твой отец.

На него хлынули воспоминания: отец, которого он видел лишь однажды, сестра, которая подстроила убийство старика. Его семью уничтожили ненависть, насилие и жажда власти. Не удивительно, что теперь он видел их повсюду. Ота поднес руку жены к губам и вздохнул.

— Мне нужно к Данату. Я еще не заглядывал к нему. Пойдешь со мной?

— Он давно спит, милый. Мы с Эей зашли к нему по дороге сюда. Он не проснется до утра. А тебе придется найти для него другие истории. Все, что ты у него оставил, он сам прочитал. Если так пойдет и дальше, у нас ученый вырастет.

Ота кивнул и мысленно отмахнулся от упреков совести: услышав, что Данат спит, он почувствовал облегчение. Одной заботой стало меньше, пусть она была важнее всех прочих. К тому же у него остался день. По крайней мере, еще один.

— Как он?

— Цвет лица уже лучше. Правда, пока слаб. Жар прошел. По-прежнему кашляет. Не знаю, как будет дальше. И никто не знает.

— Он выдержит путешествие?

Киян развернулась к нему. Взгляд забегал по его лицу, как будто Ота был книгой, которую она пыталась прочитать. Руки замерли в позе вопроса.

— Я тут думаю о том, что вам делать.

— Если тебя убьют? — По голосу стало ясно, что она тоже об этом думала.

— Шахты. Если я не вернусь, бегите в шахты на севере. Семай поедет с вами, он знает их лучше всех. Возьми детей и столько золота, сколько сможешь увезти. Отправляйтесь в Западные земли. Где-то там служит Синдзя с отрядом. Они о тебе позаботятся.

— Ты посылаешь меня к нему? — тихо спросила Киян.

— Только если не вернусь.

— Ты вернешься.

— На всякий случай…

— На всякий случай, — согласилась Киян, взяла его за руку и добавила: — Между нами ничего не было. Мы с ним не…

Ота положил палец ей на губы, и она умолкла. Слезы стояли в его глазах, в ее глазах.

— Давай не будем начинать снова, — попросил Ота.

— Можно уехать всем вместе. Вчетвером. Запряжем самых быстрых лошадей…

— И поселимся у моря на Бакте, — продолжил Ота. — Мне нельзя уехать. Я должен защитить город.

— Понимаю. Но мне все равно нужно было предложить.

Ота опустил глаза. Он и не замечал, как постарели у него руки. Пальцы стали узловатыми, кожа потеряла упругость. Нет, это были еще не старческие руки, но уже и не руки юноши.

— Как странно, — задумчиво произнес он. — Столько лет я тянул эту лямку, столько мечтал о свободе. А сейчас, когда приходится тяжелей всего, когда рискую самым дорогим, оказывается, я не хочу ничего бросать. Как-то раз один человек мне сказал, что если есть выбор — сжать раскаленный уголь в руке или погубить целый город, — будешь из последних сил терпеть боль. Всякий порядочный человек так поступил бы на моем месте.

— Не оправдывайся, — сказала Киян.

— Я оправдываюсь?

— Да. Не стоит. Я на тебя не злюсь, и винить себя не за что. Все думают, что ты изменился, а ведь это и есть твое истинное лицо. У тебя не получалось быть хаем Мати, потому что до сих пор в этом не было нужды. Я все понимаю. Просто я сейчас до смерти напугана, любовь моя. Тут уж ничего не поделаешь.

— А вдруг Маати ошибается? Может, гальты сейчас грабят Западные земли, а Размягченный Камень пропал совсем не из-за них. Может, я приеду в селение, а меня там поднимут на смех и отправят восвояси.

— Он не ошибается.

Летнее солнце скрылось за вершинами гор. Огромные камни дворцовых стен потрескивали, отдавая тепло. В воздухе эхом затихшего голоса плавал аромат благовоний и погасших фитилей. По углам лежала тьма, тени словно бы обрели плоть, красные цвета гобеленов пропитались сумраком. Рука Киян лежала в его руке — теплая, слабая.

— Знаю, — ответил Ота.

У дверей в свои покои он приказал слугам не беспокоить его ни под каким видом, разве только ему и его близким будет угрожать страшная опасность — пожар, эпидемия или вражеские полчища. Он предупредил, что не хочет никого видеть, не прочтет ни строчки послания или договора и не желает развлечений. Велел подать скромный ужин и обеспечить им тишину, а уж они с женой решат, как ей распорядиться.

Они сидели и вспоминали — Старого Мани, постоялый двор в Удуне, песни птиц над рекой. Как дочка знатного вельможи прокралась в покои любовника и как он исхитрился вывести ее оттуда. Ота рассказывал истории, которые с ним приключались, когда он служил посыльным в Доме Сиянти и ездил по городам под чужим именем. Она, конечно же, не раз все это слышала. Она знала всю его жизнь.

Потом они любили друг друга — внимательно, нежно, неторопливо. Он не упускал ни одного прикосновения, пил запах ее тела, наслаждался каждым движением. Он хотел запомнить ее всю и чувствовал, что Киян тоже пытается сохранить мгновения в памяти, приберегает их, словно пищу — на долгие месяцы, которые наступают, когда с ветки упадет последний лист. Так любят накануне войны, подумал Ота. Страх и страсть, печаль и предчувствие утраты сплетаются в одно. Потом он лежал, обняв ее родное, любимое тело и притворялся, что спит, пока совсем незаметно притворство не стало правдой. Снилось ему, что он ищет белого ворона, которого видели все, кроме него одного, потом — что он бегает с кем-то наперегонки по темным подземным тоннелям Мати, а гонка начинается и кончается у могилы отца. Он проснулся от холодного утреннего света и голоса Киян.

— Любовь моя, — повторила она.

Придя в себя, Ота заморгал и потянулся.

— Тебя хочет видеть один человек. Кажется, вам стоит поговорить.

Ота сел и принял позу вопроса, но Киян лишь кивнула на дверь спальни, пряча улыбку в глазах. Пока слуги не явились его одевать, Ота накинул на голое тело алый халат и, на ходу завязывая шнуры, вышел в главную комнату. На краю стула сидел, зажав руки между коленями, Ашуа Радаани. Лицо у него было мучнисто-белым, и даже драгоценные камни в перстнях и на одежде посверкивали как-то неловко и растерянно.

— Ашуа-тя, — произнес Ота, и тот вскочил, молниеносно изобразив позу приветствия. — Что произошло?