Идущие в ночь - Владимир Васильев Страница 48

До сих пор в моей памяти был только один такой запечатанный ларец. Я задумчиво провела пальцем над правой бровью и дальше по виску. В первом ларце лежала боль, которую я до сих пор — вот уже девять кругов — не могу растворить в себе. Потому что не знаю всей правды о том, что случилось со мной во время зверя. Знаю только отголоски, рождённые теми давними событиями в человеческой половине моей души.

Во втором ларце боли тоже оказалось предостаточно. Но ключом к нему была улыбка. Ослепительная и неотразимая улыбка умирающего хоринга.

Отложив на «когда-нибудь потом» воспоминания утра и дня, я обратилась мыслями к тому, что произошло со мной сегодня на пересвете. Даже точнее будет сказать — до пересвета.

Моё человеческое сознание попыталось проснуться до захода Меара, когда моё тело ещё оставалось телом зверя. И попытка эта мне изрядно не понравилась.

А не понравилась она мне потому, что моё человеческое «я» было совершенно беспомощным. Я не могла управлять телом Карсы, я только видела, слышала и обоняла то, что воспринимали звериные органы чувств. Но ведь пробуждение в теле зверя случилось со мной впервые. Что, если в следующий раз я сумею им управлять?

Карса, судя по всему, видит и ощущает мир не так, как я. И краски, и запахи — всё для неё иное. А то, что я потрогала бы пальцами, Карса ощупает своими длинными кошачьими усами.

Интересно, как видит мир настоящий зверь, не оборотень? А как — если уж на то пошло — настоящий человек? Я вдруг поняла, что невозможно определить, видит ли кто-то точно так же, как ты, или по-другому. Вот, например, все знают, что Четтан красный, а Меар синий. И когда я три дня назад впервые увидела Меар во сне, у меня не было сомнений, как назвать непривычно яркий — ярче четтанского — свет его лучей. Синий и синий.

А что это на самом деле такое — «синий»? Что, если кто-то видит наоборот: Четтан синим, а Меар красным? А называет цвета правильно… ну, то есть так, как все говорят. И никак не установить, что для него мир окрашен иначе. Единственный способ — влезть в чужую шкуру и посмотреть чужими глазами, но для человека это невозможно.

Зато возможно для оборотня. Для такого оборотня, который способен управлять своим телом во время зверя. Ух, Тьма! Скорее бы обрести власть над своей звериной половиной! Хочу как следует разглядеть мир глазами карсы. И ощутить его, и обнюхать. И попробовать на вкус.

Стены ущелья постепенно понижались и расходились в стороны. По моим расчётам, скоро мы должны были выбраться на равнину.

Ветер шёл вперёд ровным и уверенным галопом, не выказывая признаков усталости. Я в который раз подивилась необыкновенной выносливости вороного жеребца.

А как себя чувствует мой спутник вулх? Сегодня мне как-то всё время было не до него. Мы за весь день только пару раз обменялись взглядами, и вид у Одинца был невесёлый. На обеденном привале, когда я предложила вулху полоску вяленого мяса из айетотских запасов, он отказался. Но тогда я не придала этому значения, а сейчас мне вдруг стало тревожно. Всё-таки вчера он был чересчур тяжело ранен. Дожить-то он до пересвета дожил, и правило исцеления оборотня вроде бы сработало, но…

Да где же он?

Я придержала Ветра и огляделась.

— Хэй, ву-улх!!

Эхо исказило мой голос, и по ущелью заметались невнятные отголоски.

Оказалось, что Одинец отстал. Он появился из-за уже пройденного Ветром поворота с небрежно-ленивым видом, и на морде у него было написано своеобычное: «Ладно, не ори». Я чуть было не поверила, что он снова гонялся за какой-нибудь местной мышкой. Вот только до сих пор это не мешало вулху рваться вперёд Ветра.

Я ненадолго задумалась, а потом решительно спрыгнула с коня. Будем равняться по моему шагу, человек в нашей компании — самый медленный из ходоков. Заодно и Ветер отдохнёт. Вчера в каньоне я убедилась, что и его магическая выносливость не безгранична.

— Веди, брат Одинец, — сказала я. — И не слишком торопись. Нам бы до пересвета выйти на равнину, и ладно.

Вулх повёл хвостом, взглянул на меня с лёгкой признательностью — а может, мне это показалось — и потрусил вперёд. Ветер обиженно фыркнул, и я утешающе похлопала его по холке.

Интересно, вдруг подумала я, как выглядит Одинец в человеческом облике? И что он вообще за человек… то есть анхайр? Такой же мрачновато-дружелюбный, спокойный и надёжный, как его звериная половина? Если бы прозвище «Одинец» носил человек, это говорило бы о том, что он молчун и нелюдим, который предпочитает одиночество. Но о характере оборотня такое прозвище не говорило ничего. Если оборотень хочет выжить, он должен быть одиноким.

Я тоже всегда держалась особняком от людей — хотя в доме Беша всё равно знали, кто я такая. Или именно поэтому. Старый пьяница Унди, упокой Тьма его душу, был единственным, кого я не сторонилась. Он думал и чувствовал не так, как все остальные. А вот что сказал бы Унди про моего спутника?

Наверное, похвалил бы его. Потому что хотеть выжить — это одно, а суметь выжить — совсем другое. Одинец, как видно, умел.

За очередным поворотом ущелье кончилось. Выветренные и трещиноватые каменные стены сошли на нет, и перед нами открылся необъятный простор равнины. Впереди, уже совсем невысоко над горизонтом в окружении лёгких облачков висел огненный шар Четтана, заливая плоскую поверхность расплавленным червонным золотом заката.

А по левую руку от выхода из ущелья на плоском камне, похожем на речную черепаху, сидел седой человек со шрамом на правой щеке и сосредоточенно разглядывал закат. Как будто пытался прочесть на облаках письмо, написанное неразборчивым почерком.

— Здравствуй, госпожа Тури, — сказал он негромко, даже не поворачивая голову в мою сторону. — Я рад, что хоринг задержал тебя ненадолго.

Джерхи в доме!.. Вот проклятье, теперь и выругаться толком не получится. Не ругательство теперь для меня привычное «джерх». Простое слово, как шерх или хоринг…

— Сегодня все знают моё имя? — ехидно спросила я.

Седой человек соизволил наконец-то оторваться от облаков и посмотреть на меня.

— Сегодня — все, — сказал он с улыбкой. — Потому что сегодня ты больше никого не успеешь встретить. Прости за то, что я встревожил тебя, но времени мало, говорить придётся коротко. Меня послал на твой путь один мой друг, чародей. Зовут его Лю. Точнее, зовут его на самом деле Люмокироневхалли… что-то такое, и ещё слогов пять. Но этого никто, кроме него, запомнить не в состоянии.

— Он далеко? — резко спросила я. — Почему он сам не пришёл?

— Он близко, — спокойно сказал седой. Называть его стариком почему-то не хотелось. — Он очень занят. На вашем пути немало врагов — впрочем, ты знаешь. И не со всеми в состоянии справиться вы — ты и твой спутник.

— Как… — договорить я не успела.

— Как ты узнаешь, можно ли мне верить? — сощурился седой. — Никак. Я могу много рассказать тебе о чародее, но ты сама не знаешь о нём почти ничего. Могу рассказать о тебе, Тури — но тот же хоринг знал не меньше, а другом он не был… во всяком случае тогда, когда вы сражались. Нет, Тури, тебе придётся или поверить мне на слово, или не разговаривать со мной вообще.