Трон Знания. Книга 4 - Такаббир Эль Кебади Страница 49

Чтобы не потерять точку опоры, каждый вынужден строго соблюдать законы, следовать традициям и стоять на защите своей парафии. Оступится хазир — выиграет верховный жрец. Ошибётся Хёск — победу одержит Иштар. А она, шабира, находится на линии двухстороннего огня. За чей щит она спрячется — у того и будет козырь в рукаве. Не потому ли с давних времён воина-вестника выбирает Хазирад? Чтобы держать хазира в узде? Так кто из них настоящее зло: Иштар или Хёск?

— Что ты с ними обсуждала? — прервал молчание Иштар.

— Ты не поверишь.

— Не решай за меня.

— Я кого-то видела.

— Где?

— Сначала в оазисе. Возле родника.

Иштар покачал головой:

— Так вот почему ты купалась в платье? Я думал: ты мне не доверяешь. Там никого не было. Поверь.

— А ещё я видела, как этой ночью возле твоего шатра умирали люди.

Иштар похлопал ладонью Малику по бедру:

— Да, ты устала.

— И сейчас вижу, — прошептала она, глядя на берег.

— Кого?

— Всадников. К их лошадям что-то привязано. Связки веток или травы. Они скачут, а за ними клубы песка.

Малика почувствовала, как на её бедре напряглась рука Иштара.

— А сейчас? — спросил он.

— Всё исчезло. Это мираж?

— Ты знаешь о манёврах на поле боя?

— Нет.

— Это мираж. Хотя никто не видел миражи так близко.

Иштар качнулся в седле, и жеребец поскакал вперёд. Остаток пути Малика провела в паланкине с задёрнутыми шторками на окнах.

Процессия остановилась у подножия высокого бархана. Барабанщики перекинули барабаны за спину, засунули за голенища сапог палки с мягким навершием в виде цилиндров. Всадники спешились и вытянулись возле коней. Воины, в чьи обязанности входила установка шатров, засуетились возле машин.

Побродив вдоль склона, Малика подошла к Иштару:

— Мне здесь не нравится.

— Опять миражи? — спросил он, рассёдлывая жеребца.

— Нет.

— Так в чём дело?

— Я никогда не была на кладбище, — проговорила Малика, машинально перебирая пальцами гриву. — Но у меня такое чувство, будто мы на кладбище.

Иштар посмотрел исподлобья:

— Это как?

— Хочется плакать.

Бросив седло на песок, Иштар указал Малике за спину:

— Кладбище там.

Она оглянулась. Недалеко виднелось низкое вытянутое строение. Цвет стен и крыши сливался с песком. Поэтому Малика его не заметила.

— Настоящее кладбище?

— Так говорят. Где-то здесь стоял город. Те времена для страны были очень тяжёлыми. Ташран слёг: у него открылись старые раны. Ракшада ещё не оправилась после смерти своих детей. Племена кочевников, как саранча, опустошала селения. Этот город много дней находился в осаде. — Иштар посмотрел на гребень бархана, окрашенный закатным солнцем в красный цвет. — Мне неприятно рассказывать эту историю

— Я расскажу, — прозвучал голос Хёска.

Малика обернулась. Заложив руки за спину, жрец наблюдал за возведением шатра.

— Город держали в осаде два месяца. А тут как раз начался сезон штормов. Песчаная буря заволокла небо. И командир воинов решил спасти свою семью: через потайной ход вывел мать, жену и детей за крепостные стены, сам вернулся в город. Семью поймали. Поставили перед городскими воротами сначала жену. Предводитель кочевников прокричал: «Если не откроешь ворота, мы убьём её». Командир крикнул в ответ: «У меня будет другая жена». Её убили. Затем поставили детей, на что командир крикнул: «У меня будут ещё дети». Их тоже убили.

Малика всматривалась жрецу в лицо. Как можно произносить такие ужасные слова с таким безразличным видом и таким равнодушным тоном?

— Тогда перед воротами поставили мать, — продолжил Хёск. — «Другой матери у тебя не будет», — крикнул предводитель. И командир сдал город. Кочевники вырезали всех до одного: стариков, женщин, детей. Всех, кроме матери командира. Она хоронила их. Одна. Делала посмертные маски, рыла могилы, закапывала.

— Когда сезон штормов закончился, сюда приехала Ракшада, — промолвил Иштар, глядя в темнеющее небо. — «Отныне воины не будут знать своих матерей. Родина — их единственная мать». После этого родители даже не давали имена сыновьям. Мальчики получали имена в армейских казармах. Ни мать, ни отец не знали, где они, как их зовут, и больше никогда их не видели. Воины обзаводились семьями, и история продолжалась.

— Пока не изменили закон, — вклинился Хёск. — В шестнадцать лет мужчины могли вернуться домой: надо было кому-то вести хозяйство, заниматься торговлей, просто работать. А лучшие оставались и защищали родину-мать до последнего дня. Всё, как сейчас.

Иштар бросил поводья воину, державшему в руке щётку, и вместе с Хёском пошёл в шатёр. Малика устремила взгляд на вытянутое строение. Может, кладбище там, но плакать хочется здесь.

Усевшись на порожек паланкина, стала наблюдать за непонятным оживлением в лагере. Барабанщики сложили из барабанов пирамиду, воины быстро почистили и стреножили лошадей. Затем вытащили из кузова машины бочку, сбили крышку. Абсолютно все участники процессии — в том числе и стражи — разобрали жестяные кружки, окунули их в бочку и выстроились в шеренгу.

Появившись из шатров, Иштар и Хёск наполнили кружки. Одну дали Малике. Она принюхалась — вино, хотя выглядит как вода.

— Я не буду пить.

— Делай то, что и все, — сказал Иштар жёстким тоном.

Когда лунный свет озарил пустыню, вереница людей, возглавляемая жрецом, хазиром и шабирой, направилась к строению. Там жили Хранители Памяти. Они сменялись через каждые две недели, следили, чтобы песок не заметал надгробия, а ветер не сносил их с могил. Таких могил и надгробий Малика никогда не видела.

За строением лежали слепки человеческих лиц. Они располагались в два ряда подобно следам, которые оставил великан, ушедший к горизонту. Приблизившись к первому слепку, Хёск вылил вино и поставил кружку на землю кверху дном. Затянув погребальную песню, медленно побрёл вдоль могил, сровнявшихся с пустыней. То же самое проделал Иштар. Его низкий голос присоединился к волнообразному голосу Хёска.

Вылив вино, Малика поставила перевёрнутую кружку рядом с кружкой Иштара и направилась вслед за ним, тихо напевая тягучую мелодию. И уже через двадцать минут кладбище утонуло в изобилии голосов — различных по тембру, высоте, силе, чистоте и полётности. Казалось, сама пустыня обнажила чувства и застонала вместе с людьми.

Малика не могла отвести глаз от посмертных масок. Сколько их? Сотни… Что испытывала женщина, зная, что в гибели этих людей виновен её сын? Что я наделал, мама?.. Что она чувствовала, хороня чужих детей? Это не ты, сынок… Как рыдало её сердце, когда она раскладывала на могилках слепки лиц? Как мне жить, мама?.. Какие слова она вкладывала в молитвы? Помнить вечно, сынок… Ох… Вот они… Радость и гордость. Ещё вчера сидели на коленях и щебетали как птички. Убей меня, мама… Коснуться волос — последний раз. Я не смогу без них жить, мама… Посмотреть в глаза — последний раз. Убей меня!.. Сказать: «Сынок» — последний раз… Мама…