Анатомия теургии - Вадим Скумбриев Страница 49

— Будем иметь в виду. Но мертвецы вам тоже потребуются, ведь верно?

— Разумеется.

— Мы их добудем.

На этом разговор закончился — Бернульф не был склонен к пустой болтовне. Точно так же он не любил безделье: едва узнав, что нужно некроманту для работы, командир тут же принялся это искать.

Это дало Магнусу передышку — он в который раз осмотрел глаза Роны и сделал вывод, что зря беспокоился насчёт отторжения: зачарованный его магией обсидиан прекрасно укрепился в глазницах. Мёртвый камень соединился с живой плотью, будто всегда был с ней единым целым.

— Я чувствую себя не-человеком, — сказала Рона. Она лежала на походной постели, сложив руки на груди, и спокойно ждала — куда более спокойно, чем тогда, перед операцией.

— Почему же? — Магнус положил руку ей на лоб. Никаких признаков жара.

— Люди. Смотрят на меня, как на призрака или драугра.

— Люди в массе своей плохо принимают всё необычное, а ты сейчас необычна всем своим видом. Первое, что ты видишь в человеке — это его глаза, и твои сбивают с толку любого, кто в них посмотрит. Первое впечатление — самое сильное. Неудивительно, что они боятся чёрных глаз.

— И что мне делать? Жить изгоем?

— Найти тех, кто поймёт и примет тебя.

— Я… — Рона вздохнула. — Я говорила с Ситиллой из Таур Дарг.

— Вот как? — Магнус внимательно посмотрел на неё. Чёрные глаза Роны оставались бесстрастными, да иначе и быть не могло. Не бывает души в мёртвом камне. Быть может, поэтому они внушали рейтарам такой страх: глаза Роны напоминали паучьи. — О чём же?

— Хотела узнать, возьмут ли меня в Багровый Орден.

Что ж, это было предсказуемо, подумал колдун. Девушка поняла, что Магнус хоть и помогает ей, но не желает общества — никакого. В Гирте, судя по всему, она тоже разочаровалась, и не составляло труда догадаться, почему. Этелинга мало заботили такие вещи, как жалость и сострадание, а Роне нужно было именно это.

Оставался только Орден, и, насколько успел узнать некромант по рассказам Ситиллы, там ей с лихвой дадут и то, и другое.

— Я приму твоё решение, — ответил он. — Быть может, так будет лучше для всех.

* * *

Андред. Небольшой город, единственная ценность которого заключалась в том, что он стоял на единственной широкой дороге через огромную чащобу. Те, кто ехал из Дейры на юг, останавливались в нём и закупались припасами, а те, кто ехал из столицы на север — отдыхали после долгого пути. Остановилась в нём и Гита.

Денежный запас, одолженный у Тостига, успел ополовиниться, но этого должно было хватить до самой Дейры. К тому же дальше будет проще — там, за лесом, гостиницы не драли три шкуры с постояльцев, как на дороге. Даже здесь, в Андреде, цены были ниже, и Гита решила дать себе хотя бы пару дней отдыха. В конце концов, отправь Тостиг погоню, она давно бы настигла норну, но этого не случилось. Либо они потеряли её след, либо даже не стали пытаться.

А в отдыхе она нуждалась как никто другой.

Рана продолжала зверски болеть и сильно кровила, но гноя не было — в этом Гита убедилась ещё тогда, в деревне, где лечила больного юношу. Она осталась там ещё на день, и когда уезжала, жар у того спал, а хозяева с большим удовольствием задержали бы норну у себя ещё на какое-то время — но ждать Гита не могла. И уж тем более не нашлось времени тщательно проверить рану. Даже не столько времени, сколько места.

Она не сомневалась в искусстве хирургии Магнуса Эриксона, и хорошо знала, что такие вещи бесследно не проходят — но рана вела себя не так, как следовало бы, и это настораживало. Но в гостиницу Гита приехала к вечеру, проведя весь день в седле, так что сил хватило только на то, чтобы поужинать и подняться в комнату. Лишь утром, выспавшись и умывшись, она приступила к делу.

Это было сложно. Даже не столько потому, что Гите не хватало опыта хирургии — какие-то знания у неё всё же были — сколько потому, что изучать саму себя приходилось совсем иначе, чем кого-то другого. Банальная пальпация раны получилась отвратительно из-за неудобного расположения разреза, а о чём-то более серьёзном приходилось только мечтать. Но Гита всё же сотворила ментальный щуп и, стиснув зубы от боли, сумела-таки проникнуть им внутрь.

Кажется, Магнус был нежнее.

— Вот, значит, что, — выдохнула она, закончив. Перед глазами стояли разноцветные круги, но боль стихала. Правда, если Гита права, это только начало: рана заживала неправильно. Ну ещё бы, при таком-то образе жизни. С дырой в боку надо лежать, а не ездить верхом по заснеженной дороге.

Действовать приходилось наощупь, а обезболить — нельзя, ведь тогда Гита лишилась бы возможности работать. Каждое её движение отзывалось огненным смерчем, вонзаясь в бок и проникая дальше вглубь так, что норна едва не теряла сознание, и всё-таки она продолжала. Нужно было сделать хоть что-то. Уложить рассечённую плоть так, как надо, заклеить её и оставить в покое. А потом — последний рывок до Дейры. И тогда можно будет расслабиться.

Последнее движение заставило края раны сойтись, и Гита, не проронившая до сих пор ни звука, издала стон облегчения. Боль снова начала стихать.

— Я ещё поживу, — прошептала она.

* * *

Прошло четыре дня с того момента, как они вернулись из разорённой деревни, а Йон всё никак не мог забыть узор на снегу.

Странно, на самом деле. Там было чему остаться в памяти, но все эти картины смазались, ушли и не беспокоили, а кровь на снегу — вот она, стоит перед глазами и мешает спать. Каждый вечер Йон пытался уснуть, и каждый раз ворочался с боку на бок, толкая Хильду, пока наконец не затихал. А через несколько минут ворочался снова, пытаясь прогнать лезущие в голову мысли.

Кровь и лимфа. Чистота и порча. Йон всё думал о том, что увидел, пытался понять, что именно это было и что он хочет узнать, но хвост ответа всё ускользал, мелькая вдалеке. А самым мерзким было то, что он вовсе не понимал, о чём следует думать, и в конце концов от этого начинала болеть голова.

Он даже поделился этим с Хильдой, но девушка лишь пожала в ответ плечами.

— Я не книжник, — только и ответила она.

Будь Йон настоящим октафидентом, а не подделкой, он, наверное, поговорил бы с Эльфгаром. Быть может, с тем же результатом, но, по крайней мере, попытался бы и тем самым успокоил разгорячённый ум. И хотя он, в общем-то, ничем не рисковал, говорить с шерифом не хотелось. Ни о чём. Деоринг продолжал свою слежку, и Йон даже как-то привык к ней, а Эльфгар после известия о захвате Фьёрмгарда совсем ушёл в себя. Будь Йон настоящим октафидентом, он попытался бы помочь. Но под личиной никаких тёплых чувств к нему не испытывал.

Эльфгара нисколько не задела даже весть о разорённой деревне. Шериф спокойно выслушал доклад капитана, велел отвести телеги к остальным — и на этом всё. Больше он не сказал ни слова.