Месть самураев - Михаил Белозеров Страница 49

Старик говорил на птичьем языке. Его понимала только старуха.

– Это он, – сказал Андо, когда в комнату вошел самурай.

Андо снял кожаную манцуки, под которой прятались редкие седые волосы, и степенно убрал ее в носилки. Его лицо ничего не выражало. Он давно уже свыкся с ролью тёдзя.

– Не гляди… – тоже по-птичьи ответила Эн. – Может, он нас не заметит.

Но самурай, кряхтя, выбрал место рядом с ними и расстелил циновку. Оружие он положил ближе к стене. Его камисимо была сделана с большими жесткими крылышками-надплечьями, что придавало самураю мужественный вид, но этому противоречил большой живот, свойственный вялым и ленивым людям. Из еды у него были два кусочка вареного бамбука.

– Пригласи его поесть с нами, – сказал старик, по-прежнему не глядя на самурая.

– Господин, не хочет присоединиться к нам? – старуха вопросительно посмотрела на соседа.

Самурай был толст, неопрятен. Из-под носа у него торчала щетинка редких усов. Единственным его достоинством, казалось, была молодость, но и она не гарантировала успеха в задуманном деле. Неужели он наш убийца? – удивилась Эн. Я еще никогда не видела таких молодых и неопытных убийц. Обычно к нам подсылали умудренных жизнью красавцев, которые нападали из-за угла и всегда были жестокими, как даэки – демоны ужаса, но все одинаково, без исключения, глупы. Поэтому ей со стариком до поры до времени удавалось избегать смерти.

– А что у вас есть?

– Мы люди небогатые, но у нас еще осталось моти и сакэ.

– Сакэ… – мечтательно произнес самурай. – Ну-ка, ну-ка…

Беспечность может стоить тебе жизни, хотела сказать Эн, но не сказала, а только подумала, что он совсем зеленый. Может быть, он так же ловок, как и самонадеян? Правда, за всю жизнь я таких не встречала. Что-то одно из двух. Вообще, в жизни мало умных людей.

– Хм-хм… – прочистил горло самурай.

Чтобы нагнать пожилую пару, он бежал два дня. Как всегда, его сорвали без предупреждения. Он занимался тем, что в веселом квартале играл с юдзё в карты на раздевание и весьма преуспел, оставшись в одной набедренной повязке, готов был снять и ее, но тут за ним пришли, и он не без сожаления был вынужден оставить это веселое занятие.

– Ты еще забыла о тэрияка и часуйме, – напомнил Андо.

– А завтра что мы будем есть? – спросила Эн.

– Завтра может не наступить, если он не наестся, – назидательно произнес старик. – Дай… дай… не жадничай. Уйдем налегке, не впервой.

И то правда, подумала старуха и полезла в носилки. Они давно уже ждали погони, и дождались.

– Часуйма… – скривился самурай. – Лучше обыкновенный чай. От часуйма я спать хочу и губы слипаются. Наму Амида буцу!

Не дождавшись приглашения, он бесцеремонно налил сакэ и выпил, громко прихлебывая, словно малое дитя. Эн на мгновение стало его жалко, как бывает жалко желторотого неоперившегося воробья. Убьет его старик, убьет, подумала она, убьет. Ах, убьет! Однако ничего поделать невозможно. Значит, так угодно Богам, решила она с облегчением. На все их воля.

– Хорошо… – произнес самурай. – Много ли человеку надо? – Его розовые, как у девушки, щеки разгладились. – А куда вы так спешите? И почему говорите на непонятном языке?

– Весна, – по-птичьи объяснил Андо. – Время сбора мха для императорского двора.

– Чего-о-о?… – лицо у самурая вытянулось, рот сам собой открылся.

– Старик сказал, что самое время собирать мацуходо.

– Мох?… – еще больше удивился самурай. – А… ну да… А зачем его собирать?

– Зимний мох особенно хорош для прелых ран, – объяснила старуха. – Его сушат и толкут. Получается белый порошок.

– А… ну да… да… да… – самурай вспомнил, что его тоже лечили чем-то похожим, когда он получил стрелу в мягкое место.

– Весной еще собирают траву ябураи.

– А почему старик так говорит?

– Так у него языка нет, – ответила старуха.

Самурай насторожился: язык вырывали только государственным преступникам.

– Ты не думай, – заметила Эн. – Язык у него сам отпал много лет назад. Однажды почернел и вывалился.

– А он не того?…

– Чего?… – наклонилась к нему старуха, словно она плохо слышала.

Самурай вдохнул прогорклый запах старого тела, не ведая того, что таких запахом отгоняют дорожных духов и горного зверя.

– В смысле, не демон? – самурай весело покрутил рукой в воздухе.

– Мы уже пятнадцать лет служим монастырю Тодайдзи – в Великом Восточном Храме, – ответила Эн.

По-моему, меня там и лечили, вспомнил самурай. Может, это не те? – подумал он и огляделся: в это время года постоялый двор бывал пуст. В другом углу копошились двое крестьян, исподтишка принюхиваясь к еде стариков. Если бы не хозяин постоялого двора, который возился с очагом, и самурай, они бы дано ограбили бы бедных путников: старика с седой бородой, почерневшую старуху. Убью этих, других нет, решил самурай. Начальник городских стражников ему так и сказал: те, которые травку собирают по обочинам. Крестьяне травку не собирали. Морды у них были бандитские, а руки разбитые тяжелой работой, и навозом несет.

Старуха отошла к очагу разогреть часуйму.

– Дед, а дед… – наклонился самурай, – ты часом не собрался меня убить? – И засмеялся так, что зашелся в икоте. – Налей еще, налей…

После второй порции сакэ самурай закусил тэрияка и напился часуйме. Он отяжелел и стал вздыхать, как тюлень, поглядывая на стариков осоловелыми глазами.

– Вот что… – велел он. – Утром без меня не сбегите. Я пойду с вами. Нам по пути. – И отвернувшись от очага, мгновенно уснул.

На рассвете хозяин постоялого двора решил подбросить в очаг поленьев. По утрам еще заметно холодало, и ветер, налетающий с гор, просачивался сквозь невидимые щели в каменной стене, выдувал остатки тепла.

Кутаясь в кимоно и покрякивая от холода, хозяин посмотрел, как нехотя разгорается пламя и огляделся: всполохи пламени плясали на стенах из сланца. Удивительно, подумал хозяин о стариках, ушли. Я даже не заметил. Он спал вместе с семьей в соседнем помещении, где было лучше натоплено. Крестьяне укрылись козьими шкурами. Им было тепло. На шкурах от их дыхания серебрился иней. Пойду досмотрю сон, решил хозяин, и уже было ушел к себе, но что-то странное заставило его оглянуться. Самурай лежал как-то неестественно. Впрочем, как все спящие люди, подумал хозяин и, приблизившись с опаской, в упор посмотрел на самурая, лицо которого было в тени. Его данкон выпростался из одежды, но самурай и не думал его убрать. И чем больше хозяин постоялого двора смотрел, тем больше понимал, что самурай мертв. Ничто не говорило о его смерти, кроме того, что он не дышал. Вот оно, подумал хозяин постоялого двора, отступил в сторону и только после этого стал кричать – тонко, как иволга на болоте.