Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви - Николай Чадович Страница 49

– В грехах наших тяжких! – ответил Костя не задумываясь.

– Нет, нас губят процессы окисления! А живая вода консервирует клетки тела, не позволяя кислороду сжигать их. Организму необходимо вещество, блокирующее окисление, но позволяющее дышать. Ты понимаешь меня?

– Так точно! – браво отрапортовал Костя.

– Я регулярно принимаю живую воду, – сообщил сосед таким тоном, словно речь шла всего лишь о валериановых каплях. – И благодаря этому собираюсь прожить еще лет двести-триста.

– Зачем столько? – удивился Костя. – Мне и в сорок все осточертело!

– Не забывай о высокой миссии кроманьонцев. Мы – пастыри человеческие. Мы – соль земли. Мы – указующий перст.

Кожа его была гладкой, как на хорошей заднице. На твердых скулах играл здоровый румянец. Ни единая серебряная прядь не пятнала шевелюру. Зубы блестели, словно фарфор. И все же было в облике соседа что-то искусственное, неживое, даже пугающее. В тусклом свете ночника он казался существом не от мира сего – ожившей мумией, бессмертным магом, вампиром с философским складом ума.

Старушка, надев огромные очки, читала какую-то книжку. На мрачные и величественные речи своего спутника она никак не реагировала. Страшно было подумать, кем она могла быть на самом деле. Кроманьонкой? Вряд ли! Уж скорее синантропом. Или это лишенный души гомонкулус, прислуживающий своему могущественному хозяину на побегушках? Зомби, возвращенный к жизни тайным искусством древней атлантической расы? Ох, темна вода в облацех! Ох, велик зверинец господний!

Многое, случившееся в дальнейшем, выпало из памяти Кости. Сначала он на куске газеты записывал рецепт живой воды и основные слова этрусского лексикона, а потом зачем-то стал врать о службе в десантных войсках, о своих несуществующих подвигах, о тяжелых ранах и многочисленных государственных наградах.

То, что разговор получился долгий и плодотворный, наутро засвидетельствовала пустая банка из-под самогона. Если считать вместе с вьетнамской отравой, на двоих они усидели почти семь бутылок – рекорд даже для Кости. Крепки были кроманьонцы, спору нет, но и отдельные неандертальцы кое в чем не уступали им.

– Не мешало бы познакомиться, – сказал сосед, несмотря на бурно проведенную ночь, свежий как огурчик. – Чирьяков!

– Чирьяков? – поразился Костя, пожимая его руку, на этот раз расслабленную. – Тот самый?

– Тот самый, – кивнул сосед. – Польщен, что мое скромное имя известно широким массам.

– Я к широким массам не отношусь, – ответил Костя. – Я, если хотите знать, тоже писатель-фантаст. Еду на семинар.

– Крестьянкина, – поверх очков дружелюбно улыбнулась старушка. – А мы, между прочим, почетные гости семинара. Как ваша фамилия?

– Кронштейн, – представился ошарашенный Костя. – Нет, вернее, Жмуркин.

– Так Кронштейн или Жмуркин? – Старушка уставилась в какой-то список, вложенный в ее книгу. – Кронштейн среди участников семинара значится, а вот Жмуркин – нет.

– Я в том смысле Кронштейн, в каком Гинзбург – Лагин, а Клементов – Платонов. – Упоминая людей, близких к фантастике, Костя надеялся, что его лучше поймут.

– Мир тесен, – задумчиво произнес Чирьяков. – Случалось мне встречать коллег-фантастов и в колонии строгого режима, и во Французском иностранном легионе, и в буддийском монастыре.

Вот, оказывается, в какую замечательную компанию попал Костя по дороге на семинар.

Чирьяков, известный мистификатор, черносотенец и литературный функционер, стоял у крана, по которому из загадочных высших сфер в ТОРФ стекали денежки. Крестьянкина была птицей еще более высокого полета. В Госкомиздате она возглавляла целый отдел. Таких, как Чирьяков, под ней ходило человек десять. Несмотря на свою солидную должность (а может, именно поэтому), она вела себя тихо. Костя видел ее впоследствии всего пару раз. Зато с Чирьяковым, деятельным и вездесущим, как и положено истинному кроманьонцу, ему пришлось столкнуться неоднократно.

Знакомство – пусть и случайное – со столь влиятельными личностями имело ту положительную сторону, что к Дому литераторов, в котором должен был проходить семинар, Костю доставили на казенном транспорте.

Впрочем, уже в машине между Костей и Чирьяковым возникло легкое отчуждение, как это бывает всегда, когда угар любви или пьянства уже прошел и в общей постели или в общей канаве просыпаются два человека, один из которых находится в непосредственной зависимости от другого.

Хотя в данный момент такие досадные мелочи Костю не волновали. Впервые в жизни он увидел настоящее море – не мутную балтийскую лужу, по которой хоть километр шагай, и все будет по колено, а могучую стихию, штурмующую гранитные набережные с такой бешеной энергией, что курортники с визгом отбегали дальше от берега.

Еще Костю очень поразили местные пляжи, покрытые крупной темной галькой. На таком пляже солнечные ванны можно было принимать, только лежа на топчане или надувном матрасе (а в идеальном случае – на женщине подходящих габаритов).

В воздухе стоял свежий, ни с чем не сравнимый запах водорослей и морской соли, который не могли одолеть даже аппетитные ароматы, исходившие из многочисленных шашлычных.

При том что Костя никогда не любил лазить по деревьям, его просто тянуло к низеньким, приземистым пальмам, выстроившимся вдоль набережной в шеренгу. Опять, очевидно, сказывалась генетическая память, однажды уже заставившая его взобраться верхом на коня, но на сей раз эта память соотносилась уже не со степными кочевниками, а с еще более далекими предками – обезьянолюдьми, обитавшими на опушке тропического леса.

Дом литераторов внешне почти ничем не отличался от остальных здешних здравниц, где от трудов праведных отдыхали шахтеры, артисты, ткачихи, военнослужащие и партийные работники – огромный бетонный клин, тупым концом вонзившийся в склон горы. (Позже Костя узнал, что комфортабельность номеров возрастала по мере сужения этого клина – сначала шли обычные номера на три-четыре человека, потом полулюксы, люксы и, наконец, сверхроскошные апартаменты, впоследствии получившие название «президентских».)

Объявление, вывешенное в просторном холле, гласило, что семинар Творческого объединения российских фантастов состоится именно здесь и его торжественное открытие назначено на завтра.

В глаза бросался транспарант, выполненный белой гуашью на кумачовом полотнище.

«Высокая идейность, высокая художественность, преданность идеалам коммунизма – вот три непременных условия создания достойных научно-фантастических произведений».

Двое солидных товарищей, проходивших мимо (судя по всему, не участники семинара, которых здесь полушутливо-полупрезрительно называли «допризывниками», а настоящие писатели-профессионалы), заинтересовались транспарантом.

– Каково? – произнес один из них.

– Сильно сказано, – похвалил другой. – И главное, в самую точку. Если бы старик Уэллс знал эти золотые правила, то, надо думать, писал бы значительно лучше.