Я - четвертый - Питтакус Лор Страница 49

Затем кладет свою руку мне сзади на шею, притягивает меня к себе, и вот мы уже снова целуемся. Соединенные. Связанные. Наши руки плотно обвивают друг друга. Мой ум чист от всех беспокойств, которые регулярно приходят, от всех мыслей о других планетах, мой ум свободен от преследований и охоты, которую ведут могадорцы. Сара и я целуемся на кровати, сосредоточившись друг на друге. И ничто другое в мире не важно.

А потом открывается дверь в гостиной. Мы оба подпрыгиваем.

— Генри вернулся, — говорю я.

Мы встаем и быстро оправляем одежду, улыбаемся и хихикаем, думая о нашей тайне, когда выходим из спальни, держась за руки. Генри ставит на кухонный стол сумку с продуктами.

— Привет, Генри, — говорит Сара.

Он улыбается ей. Она отпускает мою руку, идет к нему, обнимает, и они начинают говорить о ее поездке в Колорадо. Я выхожу из дома забрать остальные продукты. Я вдыхаю холодный воздух и пытаюсь стряхнуть с себя напряжение от того, что только что случилось, и разочарование от того, что Генри вернулся в такую минуту. Я все еще тяжело дышу, когда возвращаюсь в дом с продуктами. Сара рассказывает Генри о кошках из приюта.

— И ты не привезла нам одну из них?

— Ну, Генри, ты же знаешь, что я бы с радостью привезла, если бы ты мне сказал, — говорит Сара, она скрестила руки на груди и выставила вперед ногу.

Он улыбается ей.

— Я знаю.

Генри раскладывает продукты, а мы с Сарой выходим на холод, чтобы прогуляться перед тем, как за ней приедет мама. Берни Косар идет с нами. Он выходит первым и бежит вперед. Мы с Сарой держимся за руки, проходим во двор, температура чуть выше ноля. Снег тает. Земля мокрая и грязная. Берни Косар ненадолго убегает в лес, потом возвращается. Брюхо у него мокрое.

— Когда приезжает твоя мама? — спрашиваю я.

Она смотрит на часы.

— Через двадцать минут.

Я киваю.

— Я так счастлив, что ты вернулась.

— Я тоже.

Мы идем к краю леса, но не входим в него, потому что слишком темно. Вместо этого мы обходим двор по кругу, держась за руки, и время от времени останавливаемся, чтобы поцеловаться при луне и звездах. Мы не говорим о том, что только что случилось, но ясно, что оба думаем об этом. Когда мы заканчиваем первый круг, подъезжает мать Сары. Она приехала на десять минут раньше. Сара бежит к ней и обнимает ее. Я иду внутрь и забираю сумку Сары. После того, как мы попрощались, я выхожу на дорогу и смотрю, как вдалеке пропадают задние огни их машины. Я еще какое-то время остаюсь на улице, а потом мы с Берни Косаром возвращаемся в дом. Генри готовит ужин. Я купаю собаку. Когда я с этим заканчиваю, ужин уже готов.

Мы сидим за столом и едим, не говоря ни слова. Я не переставая думаю о ней. Тупо смотрю в свою тарелку. Я не голоден, но пытаюсь заставить себя есть. Меня хватает на несколько кусков, потом я отодвигаю свою тарелку и молча сижу.

— Ты собираешься мне рассказать? — спрашивает Генри.

— Рассказать о чем?

— О том, что у тебя на уме.

Я пожимаю плечами.

— Я не знаю.

Он кивает и возвращается к еде. Я все еще чувствую запах Сары на воротнике своей рубашки, ее ладонь на своей щеке. Ее губы на моих губах, ее волосы под моей рукой. Единственное, о чем я могу думать, это о том, что она сейчас делает, и о том, как бы мне хотелось, чтобы она все еще была здесь.

— Как ты думаешь, нас могут любить? — спрашиваю я.

— Это ты о чем?

— О людях. Могут ли они нас любить, то есть по-настоящему любить?

— Думаю, они могут нас любить так, как любят друг друга, особенно если не знают, кто мы, но не думаю, что можно так полюбить человека, как ты полюбил бы лориенца, — говорит он.

— Почему?

— Потому что глубоко внутри мы отличаемся от них. И мы любим по-другому. Один из даров, которым мы обязаны нашей планете, — это цельная любовь. Без ревности, неуверенности, страха. Без мелочности. Без злости. У тебя могут быть сильные чувства к Саре, но это не те чувства, которые ты испытывал бы к лориенской девушке.

— У меня не такой большой выбор лориенских девушек.

— Тем более осторожным надо быть с Сарой. Когда-нибудь, если мы продержимся достаточно долго, нам надо будет регенерировать нашу расу и заново заселить планету. Конечно, тебе еще слишком рано волноваться об этом, но я бы не рассчитывал на Сару как на твою партнершу.

— Что происходит, если мы пытаемся заводить детей с людьми?

— Это происходило раньше много раз. Обычно в результате появляются уникальные, одаренные люди. Некоторые из самых великих личностей в истории Земли на самом деле были результатом союза людей и лориенцев. Среди них Будда, Аристотель, Юлий Цезарь, Александр Македонский, Чингисхан, Леонардо да Винчи, Исаак Ньютон, Томас Джефферсон и Альберт Эйнштейн. Многие из древнегреческих богов, которых большинство людей считают мифологическими, на самом деле были детьми людей и лориенцев, в основном потому, что, в отличие от нынешнего времени, тогда для лориенцев пребывание на Земле было гораздо более обычным делом, и мы помогали людям создавать их цивилизации. Афродита, Аполлон, Гермес и Зевс действительно существовали, и одним из их родителей был лориенец.

— Значит, это возможно.

— Это было возможно. Но в нашем нынешнем положении это было бы опрометчиво и непрактично. На самом деле, хотя я не знаю ее номера и понятия не имею, где она находится, один ребенок из отправленных вместе с нами на Землю был дочерью лучших друзей твоих родителей. Они еще шутили, что самой судьбой вам предназначено быть вместе. Очень может быть, что они были правы.

— Так что же мне делать?

— Наслаждайся общением с Сарой, но не слишком привязывайся к ней и не позволяй ей слишком привязаться к тебе.

— Вот как?

— Доверься мне, Джон. Если ты не веришь ничему, что я сказал, поверь хотя бы этому.

— Я верю всему, что ты говоришь, даже если я этого не хочу.

Генри подмигивает мне.

— Хорошо, — отвечает он.

Потом я иду в свою комнату и звоню Саре. Перед тем, как позвонить, я думаю о словах Генри, но все равно не могу удержаться. Я привязан к ней. Думаю, я люблю ее. Мы говорим два часа. Заканчиваем, когда уже полночь. Я лежу в кровати и улыбаюсь в темноте.

Спускаются сумерки. Теплая ночь приносит легкий ветер, в небе иногда появляются вспышки света, расцвечивая облака ярко-синим, красным и зеленым. Сначала это фейерверки. Потом фейерверки превращаются во что-то другое, более громкое и угрожающее, хлопки сменяются криками и визгом. Возникает хаос. Бегут люди, кричат дети. Я стою посреди всего этого и лишен возможности что-то сделать, как-то помочь. Со всех сторон высыпают солдаты и чудовища, как я уже раньше видел, непрерывно сыплются бомбы с таким грохотом, что больно ушам и отдает в солнечное сплетение. Грохот настолько оглушительный, что у меня болят зубы. Потом лориенцы идут в контратаку с таким напором и мужеством, что я горжусь тем, что я среди них, что я один из них.