Сокол на запястье - Ольга Игоревна Елисеева Страница 5

— Вот как? — Левкон схватил женщину за запястья и перекинул себе через плечо. Тоже довольно-таки осторожно, чтоб меотянка, не дай бог, не ушиблась и ее обида не послужила поводом к общей ссоре.

— Они играют. — бросил Главк, искоса наблюдая за выражением лица Асандра. — Как кони на лугу. С меотянками иначе нельзя. — он шумно вздохнул, с завистью увидев продолжение веселой возни Левкона и Ферусы. — Пойду и я поищу себе кого-нибудь. И ты, мальчик, не сиди, а то всех расхватают.

Остальные воины тоже спешились и двинулись сквозь туман на встречу ожидавшим их женщинам. Пары исчезали за молочной пеленой, поднимавшейся с реки, и Асандр догадался, что люди пропадают из виду, как только опускаются на землю.

— Арета! — неуверенно позвал он. — Арета!

Кто-то сзади закрыл ему глаза, и юноша замер, ощущая нежный аромат лаванды, исходивший у него из-за спины. Прежде чем обернуться, он сжал руки всадницы и начал покрывать их поцелуями, от чего та смеялась. Потом она завела его ладони назад и положила себе на бедра. А сама расстегнула широкий пояс Асандра и быстрым умелым движением проникла под тунику.

Так они стояли несколько минут, жарко лаская друг друга, прежде чем Асандр, едва сдерживая разгоревшееся желание не обернулся и не застыл с поднятой рукой, не зная, что делать дальше.

Это была не Арета. Другая девушка. Более высокая и сухая.

Она казалась старше и не так нежна, как его утренняя знакомая. В разрезах ее кожаной рубашки, скрепленной фибулами на широких плечах, были видны сильные мускулистые руки.

Его замешательство показалось ей странным, и она слегка подтолкнула Асандра ладонью в грудь, другой рукой указывая на землю.

— Нет. Ложись ты. — мелетец покачал головой. Он чувствовал себя обманутым и, хотя новая знакомая не была дурна, сказка первых прикосновений пропала.

Меотянка непонимающе подняла брови.

— Ты. — повторил он.

Она чуть сильнее толкнула его в грудь, но Асандр устоял и раздраженно мотнул головой. Сообразив что-то, девушка вплотную прижалась к нему и, чуть склонив лицо, потому что была выше, впилась губами в его рот. Это не было неприятно. Скорее наоборот. Навязчивая силачка умела целоваться. Асандр позволил ее языку бродить вдоль его шеи, забираться в ухо и спускаться к середине груди.

В то самое время, когда он почти растаял, лишь краешком сознания сожалея о не встреченной Арете, меотянка вдруг сделала резкую подсечку и повалила его на землю. Прежде чем Асандр успел что-либо сделать, его новая знакомая оказалась на нем верхом. Секунду спустя он осознал, что лежит на спине, глядя в черное, затянутое тучами небо, а меотянка ритмично двигается, получая свой кусок удовольствия.

В довершение к этому позору сверху из тумана над ним наклонилось лицо другой девушки, видимо, кого-то искавшей среди счастливых пар, и Асандр узнал Арету. Разглядев его на земле, она скривилась, будто собиралась заплакать, и исчезла.

Юноша взвыл от досады. Собрав силы, он не без труда стряхнул с себя мускулистую кобылку и, слыша обиженные выкрики, бросился сквозь туман.

— Арета! Арета!

Арета наткнулась на Главка, широко расставившего руки в молоке. Но поскольку он и так уже тешился с тремя, ей просто не хватило места.

Добравшись до самого гребня кургана, меотянка села на землю и тоненько заплакала от обиды. Тут ее и нашел Асандр. Он выплыл из-за каменного тела Богини Матери внезапно, как по волшебству, и встав рядом с девушкой на колени, стал утешать ее и нежно просить прощенья.

Сначала Арета хотела оттолкнуть его, но, подумав, что сама Трехликая привела к ней юношу-грека в таком непроглядном тумане, не решилась перечить воле Матери. Они возлегли у ее каменных ног и предались друг другу, не думая, кто где, и не видя ничего вокруг.

Когда Арета вскрикнула, Асандр понял, что был ее первым мужчиной. И в тот же миг почувствовал острую боль в головке члена, проходя свое мужское посвящение. Он был рад, что не отдал семени навязчивой наезднице, но тут же забыл о ней, подавленный полнотой и глубиной охватившего счастья. Арета, как влажная земля, лежала под ним, а он, как бык в борозде, стоял между ее ног и слабо вздрагивал, заканчивая священную пахоту.

Над головой каменного истукана взошла двурогая луна, которая лодкой качалась в дымных полосках туч. Странным казалось только то, что ее серебряный серп был на ущербе. Разве счастье привозят в лодке Харона?

В эту ночь непрошеные гости прошли по мелководному устью Пантикапеи и бродом вывели своих лошадей на берег возле кургана с одинокой каменной бабой на вершине. Они двигались в тишине, как тени. Ноги их коней не были кованы, и трава заглушала каждый шаг чужаков.

Это были бородатые люди в тяжелых войлочных башлыках, надвинутых на самые глаза. Их сборные луки поблескивали от предрассветной росы, а тяжелые кожаные панцири влажно скрипели. В тумане им удалось миновать посты на подступах к городской стене и разминуться с дозорными разъездами. Только поле у холма Великой Матери лежало на их пути, как чаша, полная кобыльего молока.

Воины скифского царя Скила цепочкой спустились в нее и вновь поднялись на гребень холма, уже отирая короткие акинаки. Сонные люди не успели даже вскрикнуть. А те немногие, кто остался в живых, увидели, как горел маленький город за глинобитной стеной.

Случилось так, что Динамия, жена архонта Пантикапея неосторожно отозвалась об Аполлоне Иетросе, покровителе странствий. Феб и сам подал ей повод для негодования. Его жрецы-лучники захватили святилище Гекаты на Шелковичной горе посреди города и изгнали жриц ночной богини, куда глаза глядят. Они собирались возвести там храм в честь гиперборейского бога и уже разворотили круглый очаг Гекаты — символ женской власти — нагромоздив на его месте упирающийся в потолок алтарь.

— Мерзкий мышонок! — воскликнула Динамия, услышав о случившемся. — Давно ли он подбирал крошки со стола Великой Матери? А теперь готов сожрать хозяйку! Стоили бы хорошенько побить веником этого разносчика заразы или скормить ужам.

На беду женщина произнесла свои дерзкие слова у куста лавра — дерева Аполлона — и его священные листья с первым же ветерком донесли оскорбительные речи до ушей Феба.

Светоносный тем временем упражнялся в игре на лире и душой был далек от гнева. Но кому же приятно вспоминать о том, что ты изо всех сил старался забыть?

Аполлон, как и многие боги на Олимпе, не любил оживлять в памяти темные дни, когда он отправлялся в путь по одному щелчку пальцев Триединой, убивал дыханием чумы целые народы или волком проникал в дома, воруя младенцев для мистерий на полях. В конце концов у всех есть душа, совесть, принципы…

Чтобы изгладить из памяти людей свои прежние дела, Феб научил муз изящному искусству танца, пению, игре на лире и записи событий по годам. Он даже передал своему сыну Асклепию волшебный дар врачевания, который и мертвых поднимал с земли, если они, конечно, не слишком разложились.