Властимир - Галина Львовна Романова Страница 5

— Уж больно ты о них печешься. Это правду говорят, что ты с ними в родстве, со славянами?

Склонив голову на грудь, Чистомысл долго молчал. Не так-то просто сказать, что кончилось время его народа, что пришло время уступать планету другим людям, еще не родившимся странам и народам. Вспомнив о вопросе Лисохвоста и отогнав непрошеные мысли, он кивнул:

— Правда… Пришел когда-то сюда, еще до Христа, спасаясь от потопа, Род Славный и привел сюда людей. От его десяти сыновей и пошли десять племен великих, что по предку славянами, «славными», себя величают. От старшего, Слова, ведут род словени ильменские, от Полянина — поляне, от Сувора — северяне, от Радомира — радимичи, от Кривого — кривичи, от Драгого и Древа — дреговичи и древляне, от Вятки — вятичи, мы по их землям едем. Десятый, Вол, ушел к югу, от него волыняне и прочие племена пошли. Он много жен имея. Самого старшего звали Волховом, и все волхвы от него род считают.

— И ты?

— И я. А сын мой вырастет — дело мое продолжит. Волхов был остальным родной только наполовину — по отцу. Мать его, из племени звездных людей, утонула при том потопе, и, придя сюда, Род снова женился, уже на простой. Потому-то Волхов стоял особняком, и его сыновья от его матери долгий век переняли и тайные силы, но дали клятву стеречь внуков и правнуков братьев своих. Потому и я себя так веду и тебе то же наказываю.

Лисохвост, как драгоценность, принял от Чистомысла уголек и взвесил его на ладони:

— Ну ладно. А с этим что нам сейчас делать?

— Не бойся, герои уже родились, они уже в пути. Надо только их встретить и глаза открыть… Сейчас мы расстанемся. — Он подобрался в седле, натянул повод. — Ты скачи дальше к северу и потом на восток, к Мурому, найдешь в лесах жреца муромского племени Таргитая, отдашь ему это. Он знает, что делать, но на всякий случай перескажи ему наш разговор.

С этими словами Чистомысл стянул с пальца кольцо и протянул его Лисохвосту. Прежде чем надеть, тот глянул — на кольце был искусно вырезан ворон с мечом и спираль — символ верховного волхва в той тайной среде, где уж не первый год вращался Лисохвост. В который раз подивившись на своего спутника, Лисохвост надел кольцо.

— А что ты?

— А я сейчас до дома. Мне надо спешить — чую, гусляр у ворот коня скоро осадит. Надо успеть!

Они выехали на идущий вдоль течения Оки кряж. Отсюда открывался вид на леса, голубую ленту реки и другой берег. Леса тянулись до самого окоема, лишь кое-где близ реки их разрезали прогалины и поля. С облаков, играя волосами всадников и гривами лошадей, спустился ветер — Стрибог.

Еще раз окинув взглядом землю, Чистомысл указал Лисохвосту направо, предлагая спуститься к реке, а сам направил коня левее, в лес.

Земля эта покрыта лесами. Они были во дни сотворения мира и останутся здесь вовеки. Сплошным ковром, если глянуть сверху птице, легли они на лоно земли, покрыв низины и холмы, заполнив кустарником овраги. Даже болота и те скрыты под кронами сосенок и можжевельника. Сквозь их чащи порой даже лесные звери пробираются с трудом, обходя самую глухомань, где вольготно живут русалки, лешие и их родичи. Там, вдалеке от людского глаза, водятся такие твари, что видевшему их и описать трудно.

Трудно ходить по лесам — надо знать, где какую тропу удобнее проложить, чтобы не попортить вечного порядка и покоя, устроенного еще до появления беспокойного человека, которому непременно надо куда-то идти, которому не сидится на месте, и все влечет его куда-то, то ли в дальние страны, то ли к соседу в гости. Только реки текут по лесам, не нарушая их покоя. Но реки — кровь земли, на них человеку грех жаловаться, что не так и не туда текут. Они все знают лучше.

И человек, впервые проходя по лесам, шел вдоль рек, и там, где эти же реки рождали плес или излучину, рубил он первые грады. И дороги все шли по рекам и вдоль них. В глухие же леса уходили поначалу самые сильные и нелюдимые, ибо не выжить человеку один на один с вековечным владыкой Лесом.

Шло время, города росли, ширились, давали жизнь выселкам. Уходя в леса, люди вырубали и выжигали деревья, чтобы на этом месте поставить деревню или засеять поле. Все дальше и дальше в леса уходил человек, сливаясь с ними, врастая, как корень в землю', в их плоть и кровь, сам становясь их плотью и кровью. Разбросанные города и деревни тянули в стороны руки-дороги. Тропы расширялись всадниками. Потом по ним проезжали телеги, и получались торные дороги. Такая уж не зарастет, и лес отступает от нее в стороны, чуждаясь в своем вековом покое людской спешки. Дорога ложится через лес, обрастая полянами и деревнями, и лишь где-то в глубине дикого бора еще вьются тонкие, как дрожащая на солнце паутина, похожие на звериные пути тропинки, с которых начинается любая дорога — человека ли, зверя ли, судьбы ли…

По одной из таких троп, забыв о существовании торных дорог, скакал Буян, спасая свою жизнь. Конь под ним шатался, спотыкался, из вороного стал бурым от покрывшей его пены, все ниже клонил голову, но отдыха ему хозяин не давал, хотя давно было пора. Сзади сквозь шум крови в ушах доносился топот копыт — третьи сутки за ним гнались.

Кто бы мог заподозрить преступника в этом высоком статном красавце двадцати двух лет, с синими глазами, волосами, как спелая пшеница, и чарующим голосом, от которого сладко замирали женские сердца целого города с пригородами и посадами! Да и кто мог поверить, что известный во всем Новгороде гусляр променяет славу лучшего певца и всеобщего любимца на судьбу мятежника, а эту — на горькую долю изгоя, бездомного бродяги, которого всякий мог убить, как пса.

Спасаясь после поражения, он унес свою жизнь только для того, чтобы стать всеми презираемым скитальцем и двуногой дичью для мстителей.

Зиму и часть весны он странствовал по землям к востоку от Новгорода, ночуя в землянках мери и веси, платя за гостеприимство своим голосом. Свои, словени, несколько раз спугивали его, поднимая с насиженного места, и, когда сошла большая вода, он тронулся на юг, к Чернигову и Киеву, где никто не знает его прошлого, а при дворе Аскольда и Ди-ра хороший певец может безбедно прожить.

Он шел по дорогам вдоль рек, озлобленный на своих, славян, как медведь-шатун, лишь ночами подбираясь к околицам деревень.

Одна находка смягчила его сердце. Издавна на Руси на крыльце, на столбе возле идолов оставляли для странников хлеб, репу, лук, а порой и молоко в кувшине. Частенько Буян пользовался этими гостинцами, подолгу живя только ими. Но в одном селе на крыльце он увидел краюху хлеба, а рядом, уже слегка зачерствевшую, детскую коврижку. Видимо, мать велела ребенку, а то и сам малыш последовал примеру родительницы. И избушка вроде маленькая, неказистая… Должно быть, живет молодая вдова. Сама не обильна, а хватает тепла растить доброго сына или дочь.

Не взять гостинец Буян не мог — обидит и хозяев, и духов-пращуров. Он поклонился в пояс маленькому дому и, пускаясь в дорогу, решил помнить деревеньку на излучине, обещая себе вернуться и отплатить добром той, что вернула ему веру в людей.