Ричард Длинные Руки - эрцпринц - Гай Юлий Орловский Страница 5

Меня ждали с нетерпением, все лорды уже внизу, там же епископ и несколько знатных горожан. Хро-дульф спросил первым еще издали:

— Что он сказал?

Я соскочил на землю, арбогастра тут же увели, Бобик посмотрел на меня с укором и побежал за ним.

— Ожидаемое, — ответил я невесело. — Предложил сдать город. Но не это важно.

— Ваше высочество? — спросил Хродульф.

— Вы будете смеяться, — сказал я, — а то и ржать, как кони лорда Хенгеста… но они считают себя силами Добра и Света, что несут Слово Божье в наш развращенный мир Юга.

Леофриг пробурчал в недоумении:

— Юга?.. А мы при чем?

Меревальд, что соображает быстрее всех, сказал ехидно:

— А ты и есть Юг. Самый настоящий! Для королевств Аганда, Сизия, Меция…

— Дурость, — сказал Леофриг.

Меревальд повернулся ко мне, темные как маслины глаза сумрачно блеснули.

— Ваше высочество, если я правильно понял, Мунтвиг идет не просто пограбить и позавоевывать, а вроде борца за идею?

— Увы.

— Это плохо, — сказал он серьезно.

Я сказал тяжело:

— Хуже не бывает. Будет не война, а кровавая бойня, как всегда, когда сталкиваются идейные люди.

Епископ смотрел на меня невесело, но что-то в его взоре таилось. Я взял его под локоть и медленно повел от ворот в сторону центра города.

— Святой отец, — поинтересовался я кротко, — выходит, войско Мунтвига не из язычников, как мы полагали?

Он взглянул на меня искоса, из груди вырвался тяжелый вздох.

— Сэр Ричард, в некоторых случаях язычники предпочтительнее заблудших христиан.

— Святой отец?

— Они христиане, — ответил он нехотя. — Но они называют себя апостольской церковью. А в ней главой является король! Разве такое возможно?.. В нашей церкви глава — Иисус. Мы не подчинены ни королям, ни императорам, никаким другим земным правителям, облеченным властью!

Я пробормотал озадаченно:

— Это круто, святой отец, если в одном кулаке военная власть, административная, судебная и церковная… Такой человек может сделать все, что возжелает!

Он перекрестил меня и сказал важно:

— Сим победиши, сын мой!

— Чем? — спросил я в лоб.

Он чуть смутился, слова его были риторическими, красивые и освященные временем, там все такие округлые, потому запнулся, сказал с затруднением:

— Ну… твоим умением сражаться и побеждать… А также этой, как ее… ага, верой в Господа и справедливостью нашего дела.

— Ну да, — согласился я, — хотя Господь все-таки обычно на стороне больших армий и воинского мастерства.

— Сын мой, — сказал он с укором и вместе с тем предостерегающе.

— Не надо, ваше преосвященство, — ответил я почти тем же тоном, — я догадываюсь, где Иисус провел те двадцать лет, о которых хорошо известно Ватикану, но о которых так старательно молчат.

Он сделал вид, что не услышал, проговорил с зарождающимся праведным гневом:

— Если они христиане, то почему Ватикан давно не получает от них десятины? Это значит, дерзостно отвернулись от церкви. Ватикан посылал к ним прелатов, но над ними поглумились, а затем изгнали!

— Недопустимо, — поддакнул я — Ни один человек не должен подвергаться глумлению…

— Тем более, — сказал он с нажимом, — служитель Господа!.. Я понимаю тебя, сын мой, ты хочешь полной справедливости, как и сказано в Священной Книге, но справедливость нужно восстанавливать постепенно. Сперва защитить от глумления священников, потом высших лордов, затем простых людей благородного сословия, а потом уже и чернь, ибо для Господа нашего нет ни королей, ни простолюдинов, а все его дети…

Я порывался было возразить, но когда он закончил, кивнул и сказал со вздохом:

— Да, святой отец, я хочу все и сразу! Господь не смотрит, кто барон, а кто землепашец, но разве мы выполняем не волю Господа Нашего?

— Его, — согласился он, — но Его волю лучше всего понимает наша святая Церковь, ибо Иисус сам основал ее и назначил святого Петра первым ее епископом и римским папой. Кому, как не Петру, лучше знать стремления и чаяния нашего Господа?

— Со времен Петра прошло много времени, — пробормотал я. — Остальные папы могут что-то истолковать не так.

Он грозно сверкнул очами и повысил голос:

— Папа непогрешим!

Я склонил голову.

— Да-да, папа прав, Мунтвига нужно остановить, а его ложную церковь как-то разрушить.

— Именно!

— Хотя я не представляю, — добавил я, — как это сделать, верующий человек не слышит доводов разума. Он будет цепляться за свою апостольскую церковь в любом случае.

Он вздохнул и перекрестил меня.

— Сын мой, когда достигнешь ее, а ты такой, убивай там всех. Господь сам разберется, кто сильно виноват, а кто чуть-чуть.

— Но невиновных нет?

Он вздохнул еще тяжелее.

— В этих проклятых войнах гибнет столько невиновных людей! Мы провинимся перед Господом, если самонадеянно начнем взвешивать степени вины заведомо виноватых в апостольской церкви. Господь сам отделит зерно от плевел, а овец от козлищ и сделает это точнее, чем мы с вами.

— Понял, — сказал я. — Я рад, что рука церкви еще крепка, а воля неколебима.

В лагере армии оверлорда Гайгера суматоха так и не улеглась, но помимо бестолковой суеты, как я заметил, ремесленники весьма быстро и умело собирают требушеты. Начали с них, а завтра очередь дойдет и до катапульт.

— Похоже, — обронил я с неохотой, — этот Гайгер не самый тупой на свете. Сообразил, гад.

— Дураков не ставят командовать армиями, — сказал Меревальд и бросил косой взгляд в сторону Хенгеста, тот как раз ржет над солеными шуточками его свиты, хлопает по плечам как знатных, так и простых воинов, зарабатывая их любовь и преданность.

— А жаль, — сказал я. — Я бы поставил.

Он посмотрел с недоумением.

— Во главе своей?

— Шутите? — ответил я. — А вот Мунтвигу посоветовал бы самых отважных и неистовых продвигать в руководство во имя поддержки доблести. Безумству храбрых поем мы песню…

— Похоронную?

— А вы догадостный, сэр Меревальд!

День прошел в приготовлениях с обеих сторон, наконец я послал к оверлорду гонца с крайне вежливым отказом. Дескать, мнения отцов города разделились, но незначительным большинством голосов было решено город не сдавать.

В их лагере после моего ответа ничего не изменилось, так что, понятно, завтра с утра штурм, но теперь уже при поддержке тяжелых орудий, которых орудиями труда не назовешь.