В смысле, Белоснежка?! - Анастасия Разумовская Страница 5

Я надменно взглянула на девицу.

– За кого ты меня принимаешь? Зачем мне туда ходить?

– И то верно, – выдохнула она. – А звали-то зачем, госпожа? Принести что-то, али унести?

– Вино унеси. Принеси мне воду – пить хочу.

Она удивилась.

– Просто воду? – переспросила недоверчиво.

– Просто воду.

Чернавка неуклюже поклонилась, забрала кувшин и вышла. А я подошла к к двери на балкон. Открыла, прошла, почувствовав, как ступни утонули в снегу.

За окном действительно оказался сад. Полная луна освещала его призрачным светом, и снег на веточках горел и переливался. Красиво.

Потаённую башню я заметила не сразу. Высокая. Восьмигранная. Мрачная. Широкие серые стены, узенькие окошки-бойницы. Я невольно поёжилась. Вдруг вспомнила, как в детстве смотрела эту самую «Белоснежку», нарисованную Диснеем в седых годах. И эти страшные кадры с жуткой королевой, спускающейся в подземелье мимо скелетов… Я потом полночи заснуть не могла, плакала и звала маму.

Вот это и есть – моя башня?

Вообще, странное проклятье. Я уж точно не буду делать все те глупости, которые сотворила мачеха Белоснежки. Я, наоборот, подружусь с девочкой. А когда явится Елисей – или как там королевича зовут в этой сказке? – я на их свадьбе стану подружкой невесты.

Впрочем, лучше бы мне убраться отсюда пораньше. У меня там – Аня. Да и свадьба… Ну не хочу я быть королевой! Вернее, королевой, может, и неплохо быть, если, конечно, перетащить Аню в этот мир, но женой короля… Бр-р-р… Я вспомнила его крепкие объятья, его мужской запах, широкую грудь и… губы. Мягкие, сочные. Наверное, кому-то они очень-очень понравятся. Но – не мне. Увы, не мне. Я даже представить боюсь, что со мной может случиться в первую брачную ночь.

И вот вроде нехорошо, неправильно это – идти к тому самому зеркалу. Страшно. Уж лучше бы всё изначально делать наоборот, но… Вряд ли мне кто-нибудь другой сможет подсказать, как вернуться домой. Придётся идти – ничего не поделаешь. Но всё остальное я сделаю не так! И не рассчитывайте.

Обломись, Нэлли Петровна!

Клянусь, я вернусь домой и вот тогда… Тогда тебе не поздоровится!

Чернавка вернулась, заменила кувшин с вином на кувшин с водой, поклонилась и ушла, осторожно притворив дверь. Я прошла в комнату, отряхнула продрогшие ноги и попыталась найти какую-нибудь обувь или одежду кроме той, которая была на мне. Но ничего не нашла.

Идти так? Но ведь… Зима, холодно.

Усталость наваливалась. Там, на улице, было очень студёно. Градусов, наверное, десять мороза. Конечно, сейчас «сибиряки вышли из чата», но, думаю, даже они не стали бы гулять в такую погоду в одном платье и туфельках-лодочках, без штанов, без плаща, шапки и…

Может лечь спать? А завтра…

«Майя! – прикрикнула сама на себя. – А ну-ка не трусь! Утром ещё неизвестно что нас ждёт. Никогда не откладывай на завтра то, что может спасти тебя сегодня!»

И Анечка… Может, соседка вызвала МЧС? Ну не совсем же она извергиня? Или не она, а, например, Николай Владимирович. Он, конечно, глуховат, но если Анечка проснулась, то захотела есть. А если она захотела есть…

Сердце заныло при мыслях о моей сладкой заюшке.

Я решительно сдёрнула с кровати верхний мягкий серый плед, закуталась в него, вышла на балкон и аккуратно прикрыла за собой дверь. Нет уж! Ничего я не стану откладывать на потом. Я всё смогу! С балкона, а вернее, террасы, вниз вела мраморная лестница с мраморными же балясинами перилл. И только они спасли меня от падений со скользких, промёрзших степеней. Ну всё как у нас! Понаделают такого скользкого, а зимой за голову хватаются!

Сад я пересекла быстро. Вблизи башня оказалась ещё мрачнее и угрюмей. Я снова зябко передёрнулась, а потом потянула массивную ручку на себя, и тяжёлая дверь беззвучно открылась, словно пасть гигантской голодной рыбы…

Внутри Потаённой башни всё выглядело так же серо и уныло. В неглубоких стенных нишах чадили масляные лампы, копоть от них оседала на стены. Наверх поднималось десяток ступенек, ведущих к небольшой овальной площадке, от которой по кругу стен расползались две две винтовые лестницы вверх. По обе стороны ступенек – рыцарские латы. Увидев их, я вздрогнула: мне показалось, что это стражники. Но на моё появление они никак не среагировали.

Меня передёрнуло первобытным ужасом, однако дома ждала Анечка. Совсем одна. Я закусила губу побольнее и прошла вперёд.

– Д-добрый вечер. Не подскажете, как пройти в библиотеку? – спросила, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Но он, конечно, всё равно дрожал.

И, когда «стража» не шелохнулась, я набралась мужества, протянула руку и подняла на одном из них забрало. Оттуда на меня недовольно глянула мышь, громко чихнула и исчезла, прогрохотав по доспехам вниз.

Люблю мышей. И крыс. Лабораторных, конечно. В детстве у меня была очень милая крыска по кличке Лунозавр. И вообще, крысы мне нравятся намного больше людей, если честно. Поэтому визжать я не стала и решительно прошла мимо железных истуканов.

Обе каменные лестницы наверху сливались в один балкон. Очевидно, там и был вход в королевскую библиотеку, о которой говорила Чернавка. По центру нижней площадки, украшенной мраморной скульптурой гончей с отколотым носом, находилась низкая, окованная медными полосами дверь. Мне сюда. Я осторожно взялась за массивное кольцо, потянула на себя. Затем сообразила и обеими руками, а потом и плечом надавила от себя. Не сразу, но тяжёлая дверь всё же поддалась.

Лестница вниз оказалась менее величественной и приятной для глаз. Узкая, с протоптанной дорожкой в пыли. Слуги убираются, говорите? Света здесь не было. Ступеньки узкие, скользкие… В такой темноте я точно шею себе сверну! Я вернулась, забрала одну из ламп и снова смело ступила на лестницу вниз. А потом, внутренне содрогнувшись, аккуратно закрыла за собой дверь. Благо изнутри тоже было массивное кольцо дверной ручки.

Стало так жутко и неуютно! Но – отступать некуда, за нами – Москва. Ну или не Москва.

Приподняв подол, чтобы не запачкать его в пыли, я осторожно спускалась, испытывая острый приступ клаустрофобии. Ход был узкий: два человека едва-едва могли бы разминуться друг с другом. И низкий – даже мне с моим метром шестьдесят пять приходилось опускать голову. Лампа плясала в моей руке. А лестница всё вилась и вилась под довольно крутым углом, и вдруг, когда я уже почти отчаялась, ступеньки закончились и перешли в неширокий коридор, свод которого покоился на массивных арках. Здесь я уже смогла, наконец, распрямить голову.

Справа и слева от меня тянулись решётки камер. В них было темно, и чадящий, мигающий свет лампы выхватывал то сгнившую до костей ногу, то такую же руку. Некоторые из заключённых тянули конечности из решёток, словно взывая о милости, и словно устав от суеты, прислоняли желтоватые черепа к прутьям.