Амулет Судьбы - Кеннет Бег Андерсен Страница 5

Сбросив с плеча школьную сумку, Филипп заметил, что мамина сумочка стоит на месте, прислоненная к комоду в прихожей. Неужели мама уже дома?

— Мам? — Он заглянул на кухню и в гостиную. Ни в одной, ни в другой комнате никого не было. — Мам?

На этот раз ему ответил сдавленный голос, почти стон, произнесший только одно слово:

— Здесь.

Филипп прошел по коридору и открыл дверь в спальню. Мама лежала на кровати. Рука, высунутая из-под одеяла, которым она накрылась, говорила о том, что мама не успела раздеться.

— Сильно болит? — спросил Филипп, подходя поближе.

Она кивнула, и Филипп увидел, как боль исказила черты ее лица.

Мама страдала от постоянных мигреней, а в последнее время приступы участились. Филипп не выносил, когда ей было так плохо.

— Где ты был? — спросила мама, погладив его по голове.

— Гулял с ребятами из класса.

Ответ Филиппа вызвал на ее лице улыбку. Она знала, что у Филиппа всегда были трудности в школе, и была рада, что у него наконец-то появились друзья.

— Что вы делали?

— Ничего особенного.

— У тебя царапина.

— Правда? — Филипп приложил ладонь к щеке. Мама была права. Он растерянно пожал плечами. — Наверно, на перемене зацепился. Мы играли в догонялки. — Он не стал рассказывать маме, как едва не упал с груши. И как ему на голову чуть не свалился горшок с цветком. Или как он чуть не попал под машину. Мама и так о нем беспокоилась.

За три месяца до появления Филиппа на свет его отца сбил автомобиль. Это произошло воскресным утром, когда будущий папа шел в булочную за свежим хлебом. Хотя Филипп и мама никогда не говорили об этом, он знал, как сильно она боится, что когда-нибудь Филипп может погибнуть, как его отец. Филиппа никогда не посылали в булочную за свежим хлебом на завтрак.

Интересно, что сказала бы мама, если бы узнала, что незадолго до летних каникул его действительно сбила машина и он умер? Прежде чем снова вернуться к жизни, Филипп провел в Аду несколько недель, но, несмотря на это, мама ничего не заметила, потому что здесь, на земле, прошло всего нескольких секунд.

— Давай обнимемся, и я засну, — сказала она. Глаза ее щурились, слишком сильная боль не позволяла сосредоточить взгляд на сыне.

Филипп обнял ее.

— Ты все еще носишь на шее эту ужасную штуковину? — сморщив нос, заметила мама, когда Филипп выпрямился.

Филипп опустил голову и увидел, что под футболкой образовался бугорок там, где на его груди висела заячья лапка. Он кивнул.

— Она приносит счастье, — заметил Филипп, а сам задумался о том, не эта ли вещица сегодня трижды спасала ему жизнь.

— Жуть какая-то, — возразила мама. — По-моему, ее нужно выбросить. Я же подарила тебе цепочку. Она тоже приносит счастье.

Чуть меньше месяца назад у Филиппа был день рождения. Мама подарила ему серебряную цепочку с крестиком. Она надеялась, что Филипп заменит заячью лапку на нее.

— Твоя цепочка тоже у меня на шее, — сказал Филипп. — Но лапку я не сниму.

— Филипп, она чем-то пахнет. Ты не чувствуешь? Чем-то горелым.

— Мне нравится, как она пахнет.

Мама укоризненно покачала головой. Но совсем чуть-чуть — иначе становилось слишком больно.

— Откуда она у тебя?

— Мне подарил ее… — Филипп задумался. Воспоминания вызвали на лице улыбку, — …один хороший друг.

— Хороший друг? — удивилась мама. — Я бы скорее назвала такого друга чертовски плохим, раз он дарит тебе такие отвратительные подарки.

Филипп не мог сдержать смеха. Ведь заячью лапку подарил ему сам Дьявол.

— Да, мам, твоя правда, можно сказать и так.

Мама зевнула, прикрыв глаза.

— Я устала, Филипп.

— Может, помочь тебе чем-нибудь?

Она покачала головой, веки ее сомкнулись.

— Я подремлю пару часиков. Надеюсь, голова пройдет.

— Тогда я сяду за уроки. Позови, если что-нибудь будет нужно.

Мама не ответила.

Филипп смотрел на нее какое-то время с горечью в сердце, переживая, что маме приходится так плохо. Он уже собрался встать с кровати, как вдруг заметил на тумбочке маленькую фотографию. Филипп взял ее в руки и погладил рамку, вырезанную в форме сердца.

Снимок был сделан четырнадцать лет назад, за несколько дней до смерти его отца. На нем были запечатлены его родители. Они стояли, обнявшись, и улыбались в объектив, улыбались Филиппу. Было заметно, что мама беременна.

Начало маленькой семьи, которой не суждено было состояться.

Только представить себе, что его отец не пошел за хлебом в то утро. Только представить себе, что он вышел из дому на десять секунд раньше. Или на десять секунд позже. Сейчас все бы было иначе. Они были бы втроем, у Филиппа был бы настоящий отец, а не воображаемый папа, который приходит к нему, когда очень грустно, и который умеет только слушать.

Но жизнь — а может быть смерть? — распорядилась иначе. Случилось то, что случилось. Есть вещи, изменить которые невозможно.

Филипп поставил фотографию на место и направился к двери. Не успел он переступить через порог, как вдруг услышал голос мамы, неотчетливо произнесший слова, от которых Филипп остановился как вкопанный. Он резко обернулся и тремя быстрыми шагами подскочил к кровати.

— Мама, что ты сказала?

Но мама молчала. Она спала. Дыхание ее было глубоким и ровным. Наверно, она говорила во сне.

Филиппу пришлось включить все самообладание, чтобы не наброситься на спящую маму, чтобы растрясти ее и узнать, что такое она сказала. Что она имела в виду. Но она, возможно, и сама этого не знала. Она бы не вспомнила, что произнесла именно эти слова.

Но Филипп все слышал. Слышал так же отчетливо, как сейчас стук своего сердца.

«Трехногая лошадь, — произнесла мама дрожащим голосом, словно трясясь от холода. Или от страха. — Трехногая лошадь идет за тобой».

За ним гонятся. Он не знает, кто это или что это. Единственное, что он понимает — его хотят убить.

Он убегает — нет, спасается бегством по пустынной улице. Вокруг нет ни людей, ни машин. Он в полном одиночестве. Но это только иллюзия. За ним гонятся. И он чувствует, что его вот-вот настигнут.

Внезапно за его спиной раздается крик. Звук внушает ужас и словно пронзает ножом. Он оборачивается и на другом конце дороги видит трехногую лошадь. Снова слышится крик, и теперь он узнает его. Это ржание трехногой лошади. Она встает на дыбы, поднимая вверх свое единственное переднее копыто.