Многорукий бог далайна - Святослав Логинов Страница 5

— Когда я вырасту, я тоже буду таким, — перебил Шооран. — Я уже поймал одну тукку, но она убежала.

— Ну, конечно, — согласилась мама. — Ты обязательно вырастешь и добудешь еще не одну тукку, ведь ты очень похож на отца. Я была у него второй женой, люди говорят, что это плохо — первая жена чувствует себя забытой и обижается. Но у отца хватало любви на всех. Мы жили дружно, даже после того, как отец погиб. В шаваре не было зверя, способного победить его, но крошечный зогг сумел проползти под панцирь и ужалить в грудь. Три дня отец мучился, потом почернел и умер. И я теперь даже не могу назвать его по имени. Но с его первой женой мы продолжали жить дружно. Обычно жены кличут друг друга сестрами, но мы и в самом деле жили как сестры. Любви твоего отца хватало нам даже после его смерти. Наверно мы и сейчас жили бы вместе, но два года назад ее взял Многорукий. У нее остался сын, он уже совсем взрослый и живет сам, ты должен его знать, его зовут Бутач.

— Что?.. — спросил Шооран. — Бутач — мой брат?

— Ну, конечно, — сказала мама. — Ты разве не знал?

— Нет… — прошептал Шооран и, помолчав, добавил совсем тихо: — Лучше бы я отдал ему мою тукку. Тогда мы оба сумели бы убежать. Я же говорил, что Бутач остался на оройхоне.

— Тихо! — сказала мама. — Если он погиб, то называть его по имени нельзя. Имена всех умерших принадлежат Многорукому.

— Мама! — укоризненно сказал Шооран. — В это верят только женщины, а я — мужчина. Даже Многорукого я не боюсь называть по имени. Его зовут Ёроол-Гуй. Вот видишь — ничего не случилось.

— Все равно — не надо, — сказала мама. — Не зови беду. Вот, поешь чавги и давай спать. Завтра мы уходим отсюда.

Они поужинали остатками старых запасов, легли на жаркую от близких аваров землю, прижавшись друг к другу и укрывшись одним жанчем. И, уже засыпая, Шооран повторил:

— Все-таки лучше бы я отдал мою тукку…

Наутро, едва туман, плывущий по небу окрасился в желтый цвет, мама подняла Шоорана, и они отправились на восток. Там, разумеется знали о беде, постигшей соседей, и давно приготовились гнать прочь ищущих пристанища людей. Несколько дюжин воинов в роговых панцирях, в высоких утыканных иглами башмаках, в шлемах с прозрачными забралами, сделанными из выскобленной чешуи, ходили вдоль поребрика или сидели, положив на колени короткие копья. Поскольку положение было чрезвычайное, то командовал отрядом одонт — наместник вана. Это был грузный и уже немолодой мужчина, чрезвычайно страдающий от необходимости таскать на себе доспехи из кости и грубой кожи водяных гадов. Одонт сидел, сняв шлем и обмахиваясь пропитанной благовониями губкой. Пот каплями выступал на его лице и лысине. Вид у одонта был совершенно невоинственный, и Шооран немало удивился, когда мама направилась прямо к этому, никакого уважения не вызывающему толстяку.

Один из стражников, не поднимаясь с места, потянулся за камнем, лениво швырнул его в женщину.

— Эгей, гнилоедка, уползай в свой шавар, ты здесь никому не нужна!

— Доблестный одонт, — не глядя на стражника и не обращая внимания на удар, произнесла мать, — да пребудут вечно сухими твои ноги! Я пришла торговать, и у меня есть, что предложить тебе.

— Что у тебя может быть?! — оскорбленный невниманием цэрэг замахнулся копьем. — Убирайся вон!

— Я принесла харвах.

— Мокрая грязь!

— Мой харвах сухой, — возразила мать.

— Покажи, — впервые заинтересовался разговором одонт.

Мама достала из заплечной сумы пакетик из выдубленной кожи безногой тайзы, протянула его одонту. Начальник развернул сверток, добыл из него щепотку коричневого порошка, понюхал, положил на камень и, повернувшись к цэрэгу, приказал:

— Проверь.

Цэрэг недовольно опустил копье и склонился над крошечной щепотью порошка.

Шооран во все глаза следил за воином. Он не понимал, откуда у мамы харвах. На всем оройхоне один Хулгал осмеливался сушить это зелье, да и то лишь потому, что был калекой и не мог иначе прокормить себя. «Недолгий, как жизнь сушильщика», — говорила поговорка. Хулгал уже лишился глаза и двух пальцев на левой руке. Сушить харвах — все равно, что дразнить Многорукого, так неужели Хулгал запросто подарил маме столько зелья? Такого не может быть.

Цэрэг ударил по концу копья кремнем, раздался громкий хлопок, яркая вспышка заставила воина отшатнуться.

— Хороший харвах, — похвалил одонт, наблюдая, как стражник утирает опаленную физиономию. — Что ты за него хочешь?

— Нам с сыном негде жить.

— И ты полагаешь, что я позволю тебе войти на острова сияющего вана только потому, что ты умудрилась украсть где-то немного харваха? — возмутился одонт. — Может быть, ты желаешь к тому же поселиться в моем доме и каждый день есть горячее?

— Я никогда и ничего не воровала, — возразила мать. Этот харвах я собрала и высушила сама.

— Сушильщики всегда нужны, — задумчиво произнес одонт. — Если бы ты была одна, я пожалуй, пропустил бы тебя…

— Мама, не бросай меня! — отчаянно зашептал Шооран. — Я буду тебе помогать, я тоже стану сушильщиком…

Мама крепче сжала руку Шоорана и твердо ответила:

— Я пошла на это только ради сына. Вы должны пустить нас обоих или обоих прогнать.

— Ты говоришь так дерзко, словно Ёроол-Гуй отличает тебя от других людей. Гнилоеды, разговаривающие со мной таким тоном, очень скоро узнают, кто живет в шаваре. Но сегодня я добр и пропущу вас обоих. Ты будешь готовить харвах для войск царственного вана, да не узнают его ноги сырости. Каждую неделю ты должна сдавать по два ямха хорошо высушенного харваха. Все остальное, что ты изготовишь, пойдет в твою пользу.

— Кроме праздника мягмара, — возразила мать. — Эта неделя принадлежит Многорукому, сушильщики в это время не работают.

— Ладно, ладно, — согласился одонт. — Мунаг, проводи ее и покажи, где они будут жить.

Опаленный взрывом цэрэг сделал знак рукой, и Шооран вместе с мамой ступил на землю царственного вана.

Ничего вокруг не изменилось. Также справа курились раскаленные авары, а слева тянулся мокрый оройхон, на котором копошились грязные оборванные люди. Правда, Шоорану показалось, что эти люди чересчур грязны и слишком оборваны. Но скорее всего, это действительно всего-лишь показалось из-за того, что жители спешили раболепно поклониться идущему цэрэгу. На родном оройхоне Шоорана никто так низко не сгибался даже перед могучим Боройгалом. И было еще одно отличие: все пространство на сухой полосе, почти вплотную к аварам было поделено на маленькие квадратики. На каждом квадратике кто-то жил, на колышках была натянута кожа водяных гадов, защищающая от огня аваров и мозглых туманов, несущих с далайна лихорадку. Под тентами хранились какие-то вещи, хотя хозяина порой не было видно рядом — значит воровство процветало здесь не так пышно, как на свободном оройхоне.