Метро 2033. Война кротов - Александр Шакилов Страница 5

Рядом взорвалась хлопушка, обсыпав Сайгона конфетти. Споткнувшись о чью-то ногу, он едва не вспахал носом пол. И всё таки он успел.

— Наливай, мать! — Ввалился в спальню, где на кроватях сидели Андрюшка и Светка, а в проходе выстроились в ряд аж три табурета — это и есть праздничный стол: кастрюлька, миски, вилки, два стакана. Пластиковая бутылка с самогоном лежала на кровати рядом со Светкой.

— Уже. — Светка подмигнула мужу.

Чокнулись. Снаружи, на платформе, грохнуло многоголосо «Уррра-а-а-а!!!»

— Вот и наступил новый две тысячи тридцать третий год. A мы ещё живы. Вопреки всему. — Супруга мгновенно опьянела.

И не просто живы, но и хорошо живём, подумал Сайгон.

— Ну, сыночек, ты загадал желание? — Светка взъерошил Андрюшке волосы.

Тот отодвинулся. Растёт пацан, родительские нежности ем уже не нравятся. А ведь ещё совсем недавно…

— Загадал. Только не скажу. Чтоб сбылось, никому говорит нельзя. Даже вам.

— И правильно! — Светка налила в стаканы. — А ты, муженёк, загадал?

«Говорят, под Новый год, что ни пожелается…»

— Ага. — Сайгон залпом опрокинул в себя хмельное. И действительно загадал.

Одно заветное желание.

* * *

Когда бутылка опустела, он выбрел «подышать свежим воздухом». Слово за слово с соседями, потом Митька Компас подкатил, потом Кашка с перевязанным плечом, потом…

В общем, Сайгон сам не понял, как оказался возле туннеля. Цифры на часах расплывались красным мерцающим пятном. Он стоял на краю платформы и пялился во мрак. Сколько он тут проторчал, неизвестно.

От выпитого слегка подташнивало. Надо хлебнуть воды и лечь спать. Завтра у половины станции будет похмелье и выходной день, но не у Сайгона. Его зверью чужие проблемы до горелой лампочки — оно жрать всегда хочет, без учёта праздников.

От соседней палатки тянуло сладковатым дымом конопли. Вообще-то наркотики на Святошине запрещены, но в честь праздника руководство смотрит на шалости сквозь пальцы.

И как это дурь попадает на станцию, ведь кордоны, досмотр грузов и вообще строго? Урки с Вокзальной своё дело знают, ничего не скажешь. Вся наркота в метро от них: день и ночь стараются подопечные Лёнчика Космоса, байками о котором пугают детей. Причём пугают те, кто к Вокзальной ближе, чем за три станции не подходили никогда.

Разгорячённого выпивкой лица коснулся прохладный воздух. Ветер? Опять?! Хмель как рукой сняло, аж дыхание перехватило.

Да ну, ерунда, обычный сквозняк!

Сайгон уставился на свою руку, точнее — на диодный фонарь, который сжимал. И когда только из кармана вытащил? Фонарь он всегда с собой таскал. Даже ночью под подушку прятал. Но зачем ему фонарь сейчас? В честь праздника свет будет гореть всю ночь.

И вдруг Сайгон понял, что он давно уже не на платформе. Он в туннеле. А вокруг темно, как в тылу у каннибала, которого он сегодня отправил к праотцам.

Как такое могло случиться, как?! Что происходит, а?!

Сайгон застыл на месте. В темноте что-то было. Не шевелиться! Не дышать!

Или рвануть назад, пока не поздно?

Что-то притаилось рядом, Сайгон это точно знал. Но что? Пацюк? Или ещё какое порождение радиации и мглы туннелей? Сайгон прислушался и понял: ничто живое ему не угрожало. Живое — нет. Так значит, мёртвое?!..

Шумно выдохнув, он нажал на кнопку фонаря. Жёлтый луч заметался, освещая рельсы, шпалы, свод… Ничего такого, всё как обычно.

А потом что-то блеснуло под ногами.

Сайгон отпрянул, вдоль позвоночника будто плеснули воды из скважины. Он обернулся и шумно, с облегчением задышал. До выхода из туннеля всего метров тридцать. В висках громко стучало. Он поднял предмет, так его напугавший.

Это была губная гармошка «Hohner» с гравировкой на нержавеющем боку — автографом Боба Дилана.

Сердце Сайгона едва не взорвалось.

Он узнал инструмент.

— Ты куда на ночь глядя? — удивилась Светка.

— Боб Дилан, мать. Слыхала о таком? — Сайгон положил в рюкзак мешочек с жетонами.

— Профессор с Университета? — зевнула Светка.

— Типа того, мать. Типа того… — ПМ, много лет назад подаренный Майором, Сайгон сунул за пояс под латаную армейскую куртку. Только один магазин к нему, только один, зато в магазине патроны с трассирующими пулями, чтобы, стреляя в темноте, корректировать огонь. В нагрудные карманы отлично поместились шестерни с заточенными зубцами. Так, теперь нож. Сапожный, такой острый, что с тюбингов можно пласты срезать и, как масло, намазывать… на что? Не на хлеб точно. Нет на Святошине хлеба, и масла нет. Просто выражение всплыло в памяти. Сын Андрюшка уже не поймёт, в чём соль шутки, он из другого поколения, настоящий крот.

Рюкзак за спину. Сняв со стены колчан с луком и стрелами, Сайгон наклонился к жене, чмокнул в губы:

— Спи, родная. Я быстро.

— Далеко?

— Близко. Туда и обратно.

— На охоту? Обидели тебя крепко, да?

— Ага, мать, спи.

— Если до утра не вернёшься, я тебя из-под земли достану. — Супруга шутит. Значит, всё в порядке.

— Тсс! Андрюшку разбудишь. — Он затворил за собой скрипучую дверь — смазать бы — и вновь окунулся в атмосферу натужного веселья.

Праздник продолжался. Вокруг ёлки плясали, задирая юбки и приседая в жалком подобии гопака. Разноцветно перемигивались гирлянды, бросая блики на стеклянные бока шаров. У ватной фигурки Деда Мороза стоял стакан, полный сивушной мути. Жалкое зрелище.

А вчера было радостное?

А позавчера?..

Что тебе родная станция, а, Серёженька? Что для тебя Святошин? Нравится белая кафельная плитка с орнаментом в центре путевых стен? Разграбленные банкоматы вызывают в тебе хоть какие-то чувства? А остатки системы освещения над коротко стриженной головой? Или тебя вдохновляют ряды кроватей, застланных одеялами из кроличьих шкур?

Молчишь, фермер? И то верно: молчи…

— Таки решился? — Митька Компас дёрнул Сайгона за рукав. — Помощь нужна? Сам-то я не ходок, а вот ребят могу кликнуть. Болт пойдёт и ещё кто…

Сайгон мотнул головой — мол, сам справлюсь, не мешай пацанам гулять.

— Ну, как знаешь…

«Точно. Как знаю».

Тогда, в самом начале, все были уверены, что еды надолго не хватит. Убивали за сухарь, за банку кильки в томатной бурде. Особо свирепствовали вояки, у них крыши начисто снесло, сломалось что-то важное в людях. Небось испытывали чувство вины перед гражданскими: не смогли защитить, присяга, все дела. Война — это ведь их работа. Но реакцией на вину было отнюдь не покаяние. Стреляли во всё, что движется, — пока не сообразили, что патронов больше не становится, а в оружейке запасы не пополнишь. Все оружейки остались наверху. Из кусков силового кабеля отличные дубинки получались. Поручни из вагонов тоже сгодились. Металл затачивали о мрамор. Кровь лилась рекой.