Убить Троцкого - Юрий Маслиев Страница 50

Лошадиный профиль комиссара вырисовывался на фоне выплывшей из редких облаков луны. Он шел молча, четкими пружинистыми шагами, в такт которым похлопывал себя по бедру свернутой нагайкой.

«Крепкий мужик…» – приотстав от него на полшага, безо всяких эмоций глядя на его кремезную, но поджарую фигуру, думал Евгений.

– На кой ляд я ему сдался? – нарушил тишину комиссар, говоря о якобы пришедшем в себя тяжелораненом командире первого батальона. – Завтра с утра – наступление. Хотя бы пару часов поспать, чтобы в шесть быть на позициях… Да и вам нужно к утру перевозить лазарет на новое место.

– Шут его знает… – подделываясь под его речь, безучастно отвечал Евгений, внимательно поглядывая по сторонам.

Они приближались к обширному саду, росшему за плетнем, примыкающим к лазарету. Густой запах цветущих деревьев приятно щекотал ноздри.

– Времени на все не хватает, – продолжал жаловаться комиссар, – командир безвылазно сидит на позициях, я здесь один кручусь. Завтра наступление, а я пленного так и не успел допросить…

– Успеете еще поговорить – это я вам обещаю, – двусмысленно ответил Евгений и тут же нанес ему сзади сокрушительный удар по черепу.

Комиссар беззвучно, как подкошенный, рухнул на землю.

Туго спеленав безвольное тело веревками и засунув кляп, Евгений перебросил его через плетень. После чего поспешил к лазарету, где Муравьев и Блюм приводили в порядок пленного офицера, все еще не верящего в свое спасение.

– Скоро дадим белякам прикурить… – пропуская пароконную телегу, груженную различным имуществом из лазарета, под которым были укрыты не подававший признаков жизни комиссар и его бывший пленник, произнес дозорный, обменявшись паролем с верховым – Михаилом.

– Наших тоже немало поляжет, – ответил ему Блюм, подъехавший следом за Михаилом, – не зря лазарет перевозим на новое место.

– Да-а… – сочувственно протянул дозорный и, крикнув сидевшему на козлах Евгению: – Счастливого пути, товарищ начмед! – скрылся в кустах.

Только легкое поскрипывание телеги нарушало ночной покой, когда они подъехали к ближайшему оврагу. Здесь друзья быстро распрягли лошадей и замаскировали телегу. На одного из оседланных коней Блюм взвалил начавшего шевелиться комиссара, успокоив его рукояткой нагана.

– Смотри не убей. Он живой нужен. Не перестарайся… – предупредил его Михаил, зная тяжелую руку друга. – Как вы, капитан, выдержите? – обратился он к офицеру.

– Как-нибудь протяну. Самое страшное уже позади, – бодрясь, ответил тот.

Конный отряд рысью двинулся к реке Миасс, разделяющей здесь противоборствующие стороны.

Впереди скакал Евгений, уже знающий эту дорогу. Войска красных перед наступлением находились в боевой готовности. Поэтому единственным местом, где с минимальным риском можно было пересечь линию фронта, являлась излучина реки, на которой ночью выставлялся сторожевой пост из двух человек.

Евгений, выбирая место для лазарета, вместе с комиссаром облазил все позиции полка и хорошо знал расположение постов.

Через полчаса они спешились недалеко от излучины, где Миасс поворачивал к Челябинску. Блюм с капитаном остались у стреноженных лошадей, наблюдая, как Муравьев с Лопатиным растворились в густом ночном тумане, окутавшем реку.

Сделав крюк с полкилометра, Лопатин предостерегающе поднял руку:

– Здесь, – тихо прошептал он на ухо Муравьеву.

Две тени скользнули к валуну, за которым схоронились часовые. Секунда – и все было закончено.

Вскоре Муравьев, оставшийся на месте уничтоженного поста, увидел тени четырех коней, сопровождаемых его друзьями по мелководью. Он тут же, как и договаривались, двинулся параллельно их курсу немного впереди, охраняя от возможных дозоров.

Ночной мрак, туман, журчание воды, шум ветра в деревьях – не мешали Михаилу ориентироваться. Своим то ли выработанным, то ли врожденным чувством присутствия опасности он издалека и заблаговременно ощущал врага по малейшим признакам, совершенно не заметным другому человеку. Поэтому, уловив вдалеке по направлению движения засаду, он подал сигнал.

Капитан, появившийся в клочьях тумана, который делал фигуры совершенно размытыми и неосязаемыми, развеял опасения Муравьева. Это был передовой дозор белых.

Подкравшись, чтобы не нарваться на шальную пулю, ближе к засаде, капитан, уходивший через этот дозор в рейд, негромко крикнул:

– Прапорщик Ерофеев!

– Стой! Хто идеть? – щелкнул затвор.

Но тут же молодой и веселый голос прервал это угрожающее щелканье:

– Да это же капитан Крылов! Живой, слава Богу…

Из-за кустов появилась, блеснув погонами в свете вновь просиявшей на небе луны, тонкая юношеская фигура. Подойдя ближе и застенчиво улыбнувшись, он радостно сказал:

– А мы уже вас похоронили…

– Один из всех остался… – сумрачно ответил капитан.

Только теперь дошло до него с полной ясностью, что он, уже давно похоронивший себя и ожидавший этой спасительной смерти, освобождающей его от диких страданий, действительно жив, находится среди своих, окруживших его и ставших ему близкими, людей. Ощущение этого вечного праздника под названием Жизнь наполнило его задором и радостью. Он свистнул оставшимся во тьме Лопатину с Блюмом:

– Свои! Подходи, ребята! – И, некстати радостно засмеявшись, добавил: – Один из всех, но живой… Еще повоюем.

Ночная суета, поднявшаяся в штабе дивизии, обороняющей город, с приходом друзей не утихала до самого утра.

Документы за подписью Деникина и начальника контрразведки, уже покойного, генерала Орлова, а также поручительство капитана Крылова, частично подтверждающего сведения, которые принесли друзья, не вызывали никаких сомнений. Вырабатывалась новая диспозиция. Не переставая, трещали телефонные аппараты, в ночь уносились вестовые, происходила передислокация частей, артиллерии – работа кипела до самого утра.

За девять минут до наступления красных по скоплению их войск, а особенно – на флангах, где были собраны конные соединения – основная ударная сила, был нанесен массированный артиллерийский удар. Снаряды рвались в самой гуще готовых к атаке конников. Вой снарядов, грохот взрывов, шрапнель – разметывали стройные ряды. Крики, стоны, дикое ржание коней, смерть, густые брызги крови на еще живых, собравшихся в кучу людях – все это сеяло ужас.

Масло в огонь подлили охотники, которые ночью скрытно подобрались к траншеям красных и одновременно с началом артобстрела, под прикрытием кинжального пулеметного огня, не дающего поднять красным головы из окопов, начали забрасывать гранатами траншеи, набитые войсками в ожидании атаки. Охотники выбирались среди обстрелянных офицеров-каппелевцев. Ни одна граната не пропала даром.

Страшное для любого войска слово «предательство» вначале тихо поползло, а затем, набирая мощь, понеслось по рядам избиваемых людей. И уже не войско, спаянное дисциплиной, а обезумевшее стадо, рассыпавшись густой волной, начало откатываться с позиций.