Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 2] - Михаил Гуськов Страница 51

— Поганый мент, чтоб тебя из партии исключили без права восстановления!

Всякая жалость пропала в Маркелыче, как только он заслышал такие слова, и старше занес над головой ведьмы клюку.

— Эй, подожди, Маркелыч, бесовку придется оставить на земле!

— Как так оставить? Ты что, белены объелся, Ярных, это на земле самая вредная гнида.

Он снова замахнулся клюкой.

— А как же Петьков?! Ока его окаменила, она же его должка раскаменить, — благоразумно вступился за Агафью сапожник.

— Вот бесовское отродье! — в сердцах воскликнул старейший громовец, с некоторым облегчением опуская клюку. — Все заранее спланировала шалава.

— Ничего не поделаешь! — тронул старика за плечо Дюков, слышавший их разговор. — Петькова мы не можем оставить стоять статуей. Сам бы он, я уверен, добровольно остался лучше на веки вечные камнем, чем согласился спасти бесовское отродье, но у нас такого права нет, жертвовать жизнью товарища.

Агафья расхохоталась, поднялась на ноги, кокетливо подобрала туфлю, свалившуюся у нее с ноги, когда она барахталась в сети, и Демонстративно надела, при этом задрав ногу так, что и без того короткая юбка поднялась еще выше.

— Нанося выкуси-ка, топтун проклятый, — показала она фигу гарцевавшему перед ней на Ване Маркелычу, — сдохну, а вашего подельщика не оживлю! А ты хорош, губошлеп глазастый, дал себя взнуздать этим мальчишкам!

Она что было сил остроносой туфлей злобно пнула союзного депутата под зад ногой так, что Гуго Карлович Бакулев, взбрыкнув, едва не сбросил седока наземь.

— Ярных! — озверев крикнул Маркелыч, угостив своей клюкой по спине Агафью. — Хватай ее за волосы и лети к Петькову, охаживай эту ведьму своей сапожной лапой до тех пор, пока она Петькова не оживит.

— Не дамся! — завизжала ведьма и кошкой метнулась в чащу, но кнут Побожего, выбив молнию, зацепил ее за ногу и скова бросил на сеть. Тут и Ярных, перекрестившись, схватил рыжую за пышную шевелюру и вскочил ей сначала на спину, а потом взобрался и на шею, после чего слегка огрел пару раз по спине сапожной лапой так, что строптивая баба-яга без всякого помела ракетой взвилась в небо и полетела выше облаков к Москве, оглашая воздух жуткими проклятиями, от которых облака, почернев от страха, начали поливать землю дождем.

Глубокий сон охватил в ту ночь жителей Приднепровья и района Припяти, когда, словно колонну пленных немцев из-под Сталинграда, гнали трое друзей-громовцев плененную ими нечистую силу назад в преисподнюю. Известно, что во время прихода нечистой силы, когда человек больше всего нуждается в бодрости, именно тогда охватывает его непосильная сонливость, с которой он не может по-своему малодушию и маловерию бороться. Так и в эту ночь, когда трое громовцев гнали к Чернобылю свой страшный поезд и когда, казалось бы, все население должно было наблюдать торжество доблести над малодушием, никого не было на пути. Все спали. Даже на постах ГАИ спали постовые, уронив головы на столы или рули патрульных автомобилей.

Сержант Явтух — праправнук того славного Явтуха, что в бричке вез Хому служить панихиду по панночке, огромным усилием воли подняв свинцовые вехи, увидел караван чудовищ: впереди какого-то огромного, с элеватор, зверя на слоновьих ногах, что нес на спине огромный мешок. Из мешка доносились стоны и проклятия и копошилось что-то настолько неизъяснимо мерзкое, что сержанта Явтуха сразу же вырвало на асфальт. Огромнейшим усилием вали он заставил себя дважды свистнуть в милицейский свисток и непослушными пальцами вытащил из кобуры пистолет. Прицелившись, пальнул сержант в это сотрясающее землю чудовище, но, не причинив ему никакого вреда, плача от безнадежности, упал на руль своего мотоцикла досыпать дальше.

— Прощайте, друга! Прощай, Саша! — выкрикнул Побожий, когда в мгновение ока подскакали они на своих чудовищных конях к Чернобыльской АЭС, мертвым надолбом возвышающейся на фоне лунного неба. — Дальше вам нельзя! В пекло полезу я один.

Дюков по веревке соскочил со слоноподобного волосатого великана и подбежал к Маркелычу, с кнутом в руке восседавшему на Гуго Карловиче, высунувшем на плечо язык от только что проделанной ими бешеной скачки. Тонкие лягушачьи лапки Вия в лакированных ботинках дрожали мелкой дрожью:

— Погодите, погодите, коммуняки, вы за все мне ответите на том свете! — хныкал он злобной скороговоркой.

— Маркелыч, а может, я пойду, у меня все-таки дядя Главный водяной? — вопросил Волохин, пытаясь частым морганием сдержать слезы.

— Ты, Александр, еще молод, а мне в самый раз помереть с музыкой! Прощайте, Михайло Павлович, хороший вы человек, только не давайте пальцы свои в рот другим класть, откусят.

Маркелыч и сам смахнул слезу и протянул Волохину свою клюку, которая была у него заткнута за пояс наподобие турецкого ятагана:

— На, Саша, передай, кому посчитаешь нужным, на память о Маркелыче, пущай она еще послужит Родине.

Волохин, чтобы не огорчать друга, взял клюку.

— Как же ты, Маркелыч, в аду без клюки? — спросил он с захлынувшим сердцем.

— У меня получше орудие есть! — похлопал Маркелыч по нагрудному карману, пришитому к буддийскому одеянию, где у него спрятан был партбилет. — Ну, с Богом! А ну, пошла, нелегкая!

Стегнул он своим бичом вурдалаков, привязанных к веревке Дюковым, и огрел несколько раз чудовище с огромным мешком, в котором была собрана нечисть со всего света. Тот смешно подпрыгнул слоновыми ногами, словно хотел станцевать гопака, но Побожий огрел его еще раз, чтобы он успокоился и стал послушным.

— Расступитесь, ворота преисподней! — закричал отставной майор милиции грозным голосом и ударил кнутом по саркофагу АЭС. Вмиг бетонные стены с грохотом расступились, и старик молниями своего бича погнал в черную дыру свое ужасное стадо, первым, встав на четвереньки, пролез туда волосатый великан, волоча за собой огромный мешок.

— Не поминайте лихом! — донесся из глубины саркофага знакомый голос, изнутри сверкнули молнии, и послышались удары кнута, после чего бетонные стены снова сомкнулись, навеки поглотив Побожего с его караваном.

Сколько стояли друзья перед смертоносным саркофагом, потрясенные гибелью своего товарища, они не помнили. Наконец Дюков очнулся от оцепенения и тронул Волохина за плечо.

— Пошли, Александр Михайлович, нельзя здесь долго стоять, и так, поди, рентгенов сто схватили, самое меньшее. А пока пойдем, по дороге еще столько же наберем.

Ученик Маркелыча, обвешанный скрипичным футляром, цейлонской раковиной и двумя клюками, своей и Маркелычевой, тоже опомнившись, заторопился убраться из этого гиблого места.

— Зачем идти, Михаил Павлович? Нам Побожий летный транспорт оставил. Вот он, садитесь! Еще не катались на таком мотоцикле?

Капитан милиции, утирая с глаз слезы, любовно достал из скрипичного футляра уже сильно потрепанный веник, и оба громовца, взмыв к звездам, понеслись над Припятью, миновали Киевское водохранилище и исчезли в синем июньском ночном дыму, спеша поскорее припасть израненными сердцами к дорогим камням родной матушки-Москвы.