Метро 2033. Путевые знаки - Владимир Березин Страница 51

Снова застучал пулемёт, и фонтаны сухой земли встали между нами. Буддист остановился, нелепо присев. И тут попали и в него. Третий всё же сумел подбежать ко мне, но я понял, что он ранен. Рассуждать было некогда, и я подхватил его, принял вес маленького тельца на плечо и побежал к воротам.

В нас стреляли ещё несколько раз, но, чувствовалось, больше для острастки. С баранами тут шутки плохи, и понятно было, что с непрошеными дураками тоже. Открытый «уазик» сбавил скорость и развернулся. В этот момент я в первый и последний раз увидел жителей совхоза «Солнечный» в белых рубахах с вышитыми воротниками, с руническими повязками на лбах они были похожи на славянских богов, какими их рисовали в сказках. Правда, на богов с крупнокалиберным пулемётом.

Пыхтя, с мычащей ношей на горбу, я бежал прочь от ворот солнечного совхоза.

У железнодорожного полотна я остановился и почувствовал, как паренёк потяжелел. Я снял с него оранжевую хламиду и тёплый свитер, майку просто разорвал и ощупью нашел рану. Пуля вошла маленькому буддисту в левую лопатку, раздробила кость и наискось вышла под правой ключицей. Окровавленными, трясущимися руками я достал из кармана комок чистых салфеток для протирки стёкол и приподнял мальчика. Я подставил ему под спину колено, стал перевязывать рану, пытаясь унять бившую из-под ключицы кровь. Клочья рубашки и салфетки быстро чернели, промокали насквозь. Кровь текла изо рта, и я понял, что ловить тут нечего. Всё ужасно глупо.

Всё бессмысленно, и поправить ничего нельзя. Никаким гуру я не стал, и убили моих дураков-апостолов, а на самом деле заблудился между Москвой и Петербург мальчишек, и вот последний из них лежит у меня на руках, и я слышу, как клокочет и булькает кровь в его горле, как прерывается его дыхание. Мальчик умер, и тёплый летний ветер теперь шевелил его живые пока волосы.

Я никогда не хоронил никого сам и ориентировался только на то, что читал в книгах. Пришлось подняться в поезд за шанцевым инструментом. Прямо на гребне копать оказалось тяжело из-за спрессованных камней, и я даже упал с гребня, больно ударившись головой о камень.

Пришлось отступить в сторону, как раз под путевой знак в форме неправильного круга, призывавший подавать звуковые сигналы. Потом, не поднимаясь с колен, я принялся копать яму сапёрной лопаткой. Тут уже земля была влажной и податливой. Я спешил, но какое-то удушье перехватило мне горло.

Реактивный психоз, как сказал кто-то из моих тоже мёртвых теперь спутников. Наконец я вырыл могилу глубиной в пояс. На это ушло много времени, так что земля приняла моего буддиста уже при ярком утреннем свете. Я закрыл ему лицо краем оранжевой хламиды и завалил маленькое тельце жёлтой влажной глиной.

Теперь торопиться было незачем. Все было кончено, как в старых толстых романах про народную войну, где один русский человек убивает другого. В дымной мгле над путями вставало солнце. Лучи его бежали по серебряным бортам ракетного поезда, в котором я остался уже совершенно точно один.

За станцией Снегири я обнаружил, что дальше хода нет. Передо мной пути кончались. Дальше обнаружилось озеро застывшего стекла, как я сначала решил, эпицентр взрыва. Застывшее стекло фонило, но не так чтобы очень сильно. Но дело было не в том, что местность была радиоактивной, а в том, что рельсы кончились.

Рельсы вплавились в ноздреватую поверхность ямы. Ещё сто метров, и они исчезнут в этой застывшей когда-то массе. Полдня я сидел в герметичной кабине, собираясь с духом. Затем я выспался, произвёл учёт всего наличного барахла и набил им рюкзак.

Поутру я вышел на Волоколамское шоссе мимо оплавленного танка на пьедестале и ещё какой-то техники, которая невесть каким образом попала в это место. Рядом я нашёл прислоненный к забору велосипед, но он мне помог не сильно. Я успел проехать на ободьях с километр, как велосипед приказал долго жить.

Но у Дедовска я снова вышел к станции. И, к моей радости, там стоял вполне исправный мотовоз. Я, правда, два дня искал соляр для него, да только он оказался таким протухшим, что и чудо-таблетки для топлива едва подействовали. Но благодаря моим усилиям мотовоз всё же закашлял своим мотором, как старичок, и я понял, что долго он не протянет.

Однако мне и не нужно было долго. Мне нужно было доехать до Москвы.

Так я и добрался до станции Ленинградская Рижского направления. Тут встал вопрос, как забираться под землю. Депо «Сокола» имело гейт с платформой Подмосковная, что была дальше за мостом. Судя по всему, она была справа от меня, но как проехать туда на мотовозе, было непонятно.

Мост был цел, однако на пути рухнул наземный пешеходный переход, а эти огромные куски бетона мотовоз точно не сдвинет с места. Близок был локоть, то есть тоннель, да не укусишь. А можно было сойти и со своим нехитрым скарбом попытаться пройти на «Войковскую», но там могли до сих пор воевать с анархистами. Вот только что там сейчас творится, на «Войковской», было совершенно непонятно. За год всё могло измениться и там, и на «Соколе».

Можно было пройти по улице Царёва до вентшахт или поверху до НПО «Алмаз», где из гигантских бомбоубежищ под ним были проходы к «Соколу», как раз в консервные цехи свиной фабрики. Но с людьми из «Алмаза» нужно было держать ухо востро, они не жаловали людей с агрокультурных и свиноводческих станций.

Технари, к чужакам они относились неважно. Да и непонятно, действовали ли наши пароли у них. Куда проще шарахнуть очередью по лезущей к тебе фигуре, а то и просто проигнорировать условный стук в малые гермоворота. И тут я решил, что поступлю проще, ещё один вход в метро был со стороны убежищ авиаторов, он располагался на территории завода имени Микояна.

Туда я и отправился, потея под своим тяжёлым рюкзаком. Я специально сделал две ходки и оборудовал тайник прямо на проходной завода. Там стояли точно такие же турникеты, как и на заводе «Знамя труда». Я снял с одного из них крышку и аккуратно упаковал ящик с чудо-таблетками для дизтоплива, монитор мутаций и прочую точную науку покойного Математика. Мне хотелось верить, что он покойник, хотя я помнил, как начальник станции «Сокол» говорил, что надо отличать покойников от беспокойников. Почему-то мне казалось, что Математик вполне мог стать таким беспокойником. Я оставил себе только его гроссбух и жёсткие диски с фотокамер с информацией о полёте и картами. С ними не жалко было расстаться, выдав за результат нашего путешествия.

Заночевав прямо в пустынном здании завода, я нашёл бомбоубежище и обнаружил, что его дверь открывается стандартным кодом. Давным-давно несколько наших станций договорились, что на механических замках будет выставлен один и тот же код, чтобы застигнутый опасностью человек из экспедиций наверх мог вернуться не через свою станцию, а через дружественную.

Это никому не пригодилось, участники обеих экспедиций сгинули без следа, но код из моей головы случайно не выветрился. А забудь я его, не беда. В гроссбухе Математика, книге тайн нашей подземки, я нашёл и его, этот код, и многие другие любопытные цифры.

И вот я ступил на длинную лестницу, сразу обдавшую меня знакомым запахом подземелья. Это был свой, московский запах, не похожий на запахи питерского метро. Ещё долго я блуждал по коридорам, шёл мимо дверей, за которыми, несомненно, были люди, потому что оттуда слышались шорохи и постукивания. Явно дозорные за ними бежали к глазкам, чтобы посмотреть, кто это там бредёт по зоне отчуждения.