Золотое солнце - Наталия Мазова Страница 51

Другое дело было, когда мы с Серыми Чайками ходили на полночь, за Зелтский маяк. Там тоже встретился нам корабль с дохлыми птичками. Даже не знаю чей. Никогда таких не встречал — ни раньше, ни позже. Кораблем-то не назовешь, так, лохань мелкая... Серых Чаек было больше, они верховодили. Кто-то там из них, умный, решил, что и такая посудина — добыча. Из баллисты пугнули: копье легло у самого борта. Тут меня такая чума пробрала, уходить надо! Уходить! Чую, даже не вижу, а так, Аххаш, просто чую нутром, — потянулась от этой лохани черная лента в самую пучину, к придонным братьям, нашаривает там что-то. Вижу, кое-кто из наших тоже не в себе. Лица белые. Уже некоторые пошумливать начинают. А Серые Чайки — ничего, подбираются к добыче поближе. Видно, корабельный мастер и прочие высокие люди были у них в тот раз глухие, как наш Ганнор. Вдруг, видим, из моря выперла чья-то круглая туша. О, Аххаш! Не вся, только спина, но такая, что целую стаю со всеми кораблями на той спине разбросай, и — два раза по столько же места останется. Флагманский корабль стаи Серых Чаек подняло на этой спине — ровно посередине — поволокло к берегу, и там эта тварь их так стряхнула, что длинная хорошая бирема намертво застряла на мели. Туша тут же убралась к себе домой, на дно. Рыбья моча! Пришлось бирему бросить. Только многие тогда говорили Серым Чайкам: мол, легко отделались, уроды...

Теперь, снасть камбалья, вижу в третий раз.

И сейчас я знаю, почему этих надо бояться...

А ведь хороший корабль. Да что за чума! Отличный корабль. Очень большая трирема, можно совершать на ней дальние морские переходы, можно держать такую абордажную команду, что никому не поздоровится... И люди хорошие. В смысле враги, но умелые. Таких следует убивать, не теряя уважения...

От придонных братьев меня вернули пинком под ребра. Пнули вроде отсюда, твари, а не оттуда, но от этого удара я не издох, а очнулся. Лежу на палубе пластом, весь размятый, как дерьмо на дороге. Значит, буду жить. Прямо надо мной — две медные рожи. Тощий и толстый. Тощий, рыбье дерьмо, еще раз меня — ногой. Мало ему, что я глаза открыл. Говорит толстяку:

— Жив, сука. Я уж думал, падаль подобрали.

Так и есть, имланский. Худо.

Где Ланин? Жива или нет? Не чувствую, что она умерла. Нет! Аххаш Маггот! Я бы почувствовал.

Толстый взялся двумя руками за ворот моей рубахи, приподнял и в лицо глядит, рыло свинячье. Глаза умные, внимательные, вглубь заглядывают, что, мол, ты за человек и с какой стороны от тебя ждать подвоха? В общем, какие у судового надсмотрщика должны быть глаза, такие у него и есть. Безмозглые надсмотрщики долго не живут.

Приподнял он меня всего на миг. Спрашивает на кан- налане, грязной, как трюм у имперского «легкого» купца:

— Ты кто?

Всего миг он меня держал на весу. Потом та гнилая тряпка, которая была раньше моей рубахой, треснула. В руках у него остались два черных клочка, а мой череп крепко приложился о деревянное чрево корабля. Запах у палубы правильный, хорошее дерево на нее пошло... Вот же чума! Мысли путаются, в руках-ногах слабость, лицо горит, кожа потрескалась, а соль морская въелась в борозды... Если б не Ланин, ударил бы одного, другого, крикнул бы им в хари что-нибудь мужское напоследок. Ну, забили бы они меня, такого, бросили бы в воду, так хорошая же смерть! Нет, надо жить. Надо взять у них свое и уйти.

И все-таки я чуть было не возблагодарил богов за этот миг. Потом, конечно, припомнил, кто они мне теперь, и послал тварей в бездну. В общем, удачный миг. Во-первых, я увидел мою Ланин. Девочка... Она лежала шагах в десяти от меня и шевелилась. Хорошо. Хоть это хорошо. Во-вторых, я увидел берег. Так. В полутора полетах стрелы от корабля. Узнаю. Лабиринт островов. Империя. Нет, уроды, подохнуть? Якорь в задницу! Мы будем жить, и мы будем свободны. В-третьих, он меня хорошо взболтал, этот меднорожий надсмотрщик. В голове чуть прояснилось. И я не стал ему отвечать. Я не знаю канналаны. Не висит на мне Куб, слава... не знаю кому, — но кто-то же нам помогает! Ничего такого на мне нет, чтобы эти увидели и враз перерезали бы глотку, а потом напоили морской водичкой. Какого я племени? Да уж точно, не вольного народа, снасть камбалья, и за борт я не полечу сегодня... Если б я был из вольных детей моря, то у этих медных харь не осталось бы никаких оснований оставить мне жизнь. Я для них — пес с ядовитыми клыками. Они для меня — вроде акул: злые, опасные, но тоже еда.

Боги страны Имлан старше и темнее моих — тех, с которыми еще недавно я заключал сделки, под чьей рукой я плавал и дрался. Старики говорили, будто раньше эти были хозяевами морей. А теперь что? Теперь мы. То есть... вольный народ. Я уже — другое... Но эти, с дурной красной кожей, какая бывает у мертвецов после трех дней камышовой лихорадки, не исчезли и не ослабели, как лунные... Они просто отдали море... Чем они владеют взамен?

Вольный народ моложе. Одни будут резать и топить других, Аххаш, пока Имлан не оставит море совсем, до конца. Это говорю я, бывший абордажный мастер Черных Крыс, и я знаю, что говорю.

— Ты кто?

Теперь он спросил меня- на портовом наречии Империи. Я развел руками.

— Ты понимаешь меня? — Так говорят в Ожерелье вольных городов. Со странным пришепетыванием... я слышал это в Марге... и в Рэге.

Отвечаю:

— Да! Да! — Города поставляют настоящим отличных рабов: сильных и смирных. Таких рабов берегут. Пусть берегут меня, медные рожи.

И надсмотрщик поберег меня: размахнулся и влепил по уху. Еще разок. Еще — в скулу. И еще. Смотрит. Спокойно так, внимательно. Если я стерплю, покорюсь, палубу примусь разбитой рожей красить, хороший я раб. Раб, какого и надо. Если посмотрю на него зверем, то меня следует смирять. Долгое и очень болезненное для раба дело. Милькар три седьмицы обучал меня этому делу специально. Если брошусь, меня убьет лучник, который стоит в двадцати шагах и думает, что я его, гадину, не вижу. Строптивый раб — хуже трупа. Труп не мешает, а от дерзкого раба жди убытков.

«Ланин... — подумал я, — Ланин! Ланин...»

— Не надо, господин, — я сказал ему. — Не надо. Я буду делать все, что велите. Я понимаю.

И подумал: «Не знаешь, какого цвета у тебя потроха? А посмотреть хочешь?»

Вперед и вверх — толкаешь, назад и вниз — тянешь... Вперед и вверх — толкаешь, назад и вниз — тянешь... Вперед и вверх — толкаешь, назад и вниз — тянешь...

Тощий отбивает ритм, ударяя ладонью в маленький, обтянутый козлиной кожей барабан. После обеда его сменит Коротышка. Иногда за барабан садится сам Толстяк. Но это — если капитан отыщет работу обоим его помощникам... Иначе никогда не сядет. Ненавижу его, как и все рабы, но понимаю: он свое уже отбарабанил.

Вперед и вверх — толкаешь, назад и вниз — тянешь... Вперед и вверх — толкаешь, назад и вниз — тянешь... Вперед и вверх — толкаешь, назад и вниз — тянешь... Иначе нельзя: когда толкаешь тяжелое весло, прикладываешь к нему весь свой вес и силу мышц вдобавок. Весло толкает воду, вода толкает трирему. А тянешь его, проклятую деревяшку, когда оно в воздухе... и хватает одной мышечной силы.