Тени Шаттенбурга - Денис Луженский Страница 51

Подгонять его не пришлось: припустил по проулку так, что девочка едва могла за ним угнаться. За спиной слышались вопли, сопение и топот разбегающихся с площади людей. Быстрее, еще немного, и…

– Сюда! – ухватившись за чужой рукав, Альма резко бросилась влево, проскользнув в узкую щель меж заборных досок.

Деревянный забор огораживал задний двор давно сгоревшего дома, каких в городе было немало. Тут и остановились оба, тяжело дыша. У-у-у, дураки, чуть не затоптали!

Парень присел на чурбачок, уткнулся лбом в сложенные на коленях руки, что-то пробормотал.

– Больно? – Она не придумала ничего другого.

Русоволосый поднял голову, улыбнулся – вымученно, судорожно, так, будто улыбаться вовсе не умел.

– Нет, – ответил он. – Все… хорошо.

Ага, рассказывай. Было бы хорошо, не мчался бы так от толпы. Хотя с чего бы ему все сразу выкладывать? Альма ковырнула обгрызенным ногтем отслоившуюся щепочку на заборной доске. Может, позвать его в подвальчик, пусть там отсидится? Конечно, надо сперва с ребятами поговорить, но они-то небось не откажут, ведь он спас ее от гадкого Хундика.

– А ты… – начала было она, но тут на плечо ей легла ладонь. Альма дернулась было, однако в тонких пальцах оказалось столько силы, что сразу стало ясно: бесполезно.

– Милая девочка, – послышался негромкий голос… Женский голос! – И умная.

Протиснувшись боком через ту же щель в заборе, на двор вступила женщина, красивее которой Альма еще не видела. Рослая, с волосами цвета гречишного меда и с кожей такой белой, чистой и гладкой, что все горожанки, наверное, умерли бы от зависти. Она была одета словно жена купца средней руки, но в повороте головы, в выражении лица сквозило столько достоинства и уверенности, будто стоит ей сказать слово – и на поклон явится сам бургомистр.

– Тихо, – ровным, без тени волнения голосом произнесла незнакомка, и вскинувшийся с чурбачка парень послушно замер. – Бояться нечего.

– Я и не боюсь, – насупился русоволосый, но женщина лишь чуть улыбнулась.

– И стыдиться тоже нечего, – продолжила она. – Ну-ка, посмотри на меня.

Парень послушно поднял взгляд.

– Да-а, – протянула загадочная фрау, – я не ошиблась. Как же ты попал сюда… щенок?

К удивлению Альмы, ее новый знакомый вовсе не озлился на обидное слово – наоборот, лицо его как-то по-особому изменилось, будто он и эта женщина знали нечто, никому боле не ведомое. Она смотрела на него, а русоволосый вдруг дернул головой и поднял подбородок: ну точь-в-точь как пес, у которого хозяин за ухом чешет.

Воспользовавшись моментом, девочка решила уже вырваться из цепких пальцев и ускользнуть, но, едва шевельнулась, незнакомка рывком повернулась к ней и, склонившись, тихонько прошептала на ухо:

– Стой тихо, умная девочка, и все будет хорошо.

В глубине чуть раскосых прозрачно-зеленых глаз танцевали золотые искорки, и Альма вдруг ощутила, как у нее мелко задрожали коленки: не от страха, а словно она долго-долго бегала и очень сильно устала. И желание сбежать ушло, растаяло, как снежинка под весенним солнцем.

Женщина распрямилась, будто упругая ветвь.

– Ну что, щенок, пойдем?

Парень кивнул. Потом спросил:

– А как же девочка?

– Беспокоишься за нее? – Фрау чуть заметно улыбнулась. – Не стоит, ничего плохого с ней не случится. Ну пошли.

Минуту спустя на заброшенном дворе осталась лишь задремавшая в траве у забора Альма.

Фон Ройц окинул взглядом обезлюдевшую площадь. Уже ничто не напоминало о том, что здесь совсем недавно толпились сотни людей – разве что разбросанные тут и там огрызки яблок да чей-то разорванный плащ, втоптанный в грязную лужу. Барон был уверен: в домах, выходящих на площадь, захлопнуты толстые внешние ставни, заложены тяжеленными засовами прочные двери. Немало и тех, кто решил избавиться от страха древним, как мир, способом, и сейчас во всех трех городских пивных наверняка только и успевают наполнять кружки. И там же горожане, ругаясь и перебивая друг друга, судят-рядят о том, что же случилось на площади. Кто-то стоял ближе, а кто-то дальше, кто-то видел больше, а кто-то меньше – и наверняка громче и убежденнее всего кричат стоявшие за сотню шагов от помоста и не видевшие ровным счетом ничего. А значит, скоро по городу поползут слухи самого мерзкого свойства, в которых один злоумышленник превратится в дюжину, а пороховая бомба обернется, самое меньшее, адским пламенем.

Ойген потер лоб ладонью. Чертовщина какая-то! За минувшие дни он внимательно изучил все гроссбухи в ратуше и не обнаружил ничего подозрительного. В Шаттенбурге не портили монету, исправно подсчитывали, сколько напилено досок и добыто вагонеток руды, заносили в книги каждый тюк бумаги и ящик стекла. Каждый золотой гульден, серебряный даллер, медный геллер, поступившие от торговцев и ремесленников, отнесенные в налоги и пущенные на развитие города, были записаны, учтены, отмечены.

Конечно, что-нибудь предосудительное здесь случается, но вовсе не настолько, чтобы об этом беспокоиться. Нет ничего, за что можно уцепиться; нет ниточки, ухватившись за которую, барон мог бы распутать клубок заговора или измены. Зато есть нечто иное – возможно, более страшное. И почему-то Ойген чувствовал себя словно глупый обыватель, плачущий по лопнувшей подметке, не замечая, как со спины к нему подкрадывается душегуб с ножом.

Тяжело вздохнув, он обернулся к фон Глассбаху, который все еще стоял, вцепившись в деревянные перила помоста.

– Интересные дела творятся в вашем городе, бургомистр. Подозреваемую убили, охранника выпотрошили, как кролика, а посланника Святого престола поприветствовали оловянным шаром, начиненным порохом. И часто у вас такое? Обычное дело или ради нас кто-то особо расстарался?

– Барон, все это мне нравится не больше, чем вам. Даже меньше – ведь вы-то рано или поздно уедете, а я… – Ругер беспомощно развел руками.

– Мы договорились…

– Я помню. И, Богом клянусь, делаю все, чтобы свою часть договора исполнить. Городская стража и цеховые ополченцы патрулируют улицы и не мешают вашим людям.

Фон Ройц недобро прищурился. Говорил этот человек одно, но подразумевал нечто иное – мол, я-то свои обещания исполняю, а как насчет тебя? И возразить Ойгену было нечего: после их разговора в доме Ругеровой любовницы минуло уже полтора дня, а похвастаться и впрямь пока что нечем. Все же надо бы городского главу осадить, а то такие разговоры могут зайти далеко.

– Не все сразу, бургомистр, – барон холодно улыбнулся. – Сейчас речь о другом. Совершено покушение на рыцаря короны и на посланника Святого престола. И, признаться, я даже не могу решить, что из этого более скверно – и для города вообще, и для вас лично.

Он задумчиво потянул себя за короткую бороду.