Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 1] - Михаил Гуськов Страница 52

— Пошел вон! Отдай одежду! Держи его! Лови! — завопили пожилые дамы, взявшиеся караулить одежду бравого милиционера, и кинулись догонять четвероногого вора по аллеям и дорожкам сада. Увы, вскоре они потеряли из виду животное. Пес, как только убедился, что преследовательницы отстали, обогнул пруд с другой стороны и, улучив удобный момент, юркнул с одеждой в зубах в лебяжий домик, после чего, уже без одежды, выбежал из домика и бросился в глубь сада. Там, возле забора, на одной из дальних аллей он лапами быстро-быстро стал рыть мягкую землю и наконец раскопал маленький клад, которым оказалось тусклое оловянное колечко. Это колечко он схватил зубами и, спрятав под языком, так же быстро закопав лунку, помчался к выходу из сада.

Через пятнадцать минут, запыхавшиеся и расстроенные происшедшим пожилые дамы вернулись на берег пруда. Они преодолели искушение избежать ответственности за свой провал на поприще сторожевого искусства, порядочность заставила их вернуться к пруду. Однако голого мужчину они на берегу не застали.

— Катя! Уж не утонул ли он?

— Ой, Люба, да что ты говорить, окстись! Он ушел. Увидел, что одежды нет, подумал, что мы ее украли, и ушел.

— Куда же он ушел в одних трусах? Наверное, носится по саду, ищет нас.

— Уж тогда, наверное, побежал к выходу из парка, на остановку троллейбуса, чтобы нас догнать.

— Давай побежим и все ему объясним.

Нет, надо ждать на берегу. Наша совесть спокойна, мы же не виноваты, что собака утащила его вещи. Если что, коллектив «Трехгорной мануфактуры» подтвердит, что мы были ударницами коммунистического труда и вообще!

Старушки долго обсуждали это пренеприятнейшее происшествие и, тщетно прождав голого гражданина в течение двух часов, собрались было уходить из парка, решив, что он либо утонул, либо без одежды исчез в неизвестном направлении, но потом согласились, что надо подождать еще полчаса.

Когда водоворот подхватил бравого водолаза, швырнул в открытый им люк и понес в какую-то трубу по длинному светящемуся тоннелю, он почувствовал, что ему не хватает воздуху и что он вот-вот захлебнется.

«Эх, Дюков даже и не узнает, где погиб его доблестный сотоварищ по ГРОМу, придет на пост на чердаке, спросит Маркелыча: „Где Волохин?“ — и что ему ответит Маркелыч? Прощай, карьера ученика великого Маркелыча! Как глупо погиб! Сколько бы еще полезного мог совершить, послушайся я Тимофея Маркеловича! Прав, прав, Маркелыч, гибну не за понюх табака, из-за какой-то рыжей дворняги!»

В глазах у утопающего поплыли круги, засверкали звезды, не в силах больше одерживаться от нарастающего удушья, он сделал, как ему показалось, гибельный глоток, но вместо воды в грудь ему ударила оживляющая и проясняющая сознание струя кислорода Звездочки и круги больше не плавали в его глазах, утопленник огляделся. Оказалось, что он сидит на берегу среди зеленой травы. Не успел водолаз опомниться, как две красивые девки, голые по пояс и толстогрудые, подхватили его под руки и потащили по мраморным ступенькам к огромной малахитовой ванне, из которой шел молочный пар.

— Пришел наш королевич, ясный месяц! — распевно голосили обе девки. — То-то радости у нашего батюшки будет, сейчас от тины и ила отмоем, в дорогой кафтан нарядим.

Волохин, стыдясь своих семейных трусов и преклонного возраста, да еще не совсем оправившись от неожиданности, покорно шел к ванной.

Одна из девок начала стягивать с него трусы, он уцепился в сатиновую материю, но вторая девка принялась щекотать его, да так ловко, что он весело заржал и стал от нее отбиваться и, обессиленный от щекотки, повалился в ванную, тут обе девки ловко стянули с него трусы и стали намыливать ему спину, ноги и руки. Причем продолжая щекотать его.

Ой, девоньки! Вы чего, с ума сошли? Ха-ха-ха! Имейте в виду, я отличник милиции. Будете заниматься хулиганством — привлеку! Ха-ха-ха!

Сокол ты наш ясный, королевич! Сейчас тину мирскую-то с тебя смоем!

Волохин стал размякать, успокаиваться. Голые девки достали его из ванной и завернули в махровое полотенце. Одна из них поднесла к нему большое зеркало.

— Поглядись, королевич!

Волохин взглянул ка себя и не поверил своим глазам. Лысина куда-то исчезла, морщины разгладились, он полязгал зубами — и зубы, вроде все целы. Точно, именно таким красавцем он был в тридцать лет.

— Что, нравишься себе?! Узнал наконец себя! А то заладил: «Отличник милиции, отличник милиции», то-то батюшка обрадуется, увидев такого молодца.

Ещё две девки, тоже до пояса голые, — ноги у них были спрятаны в сверкающей серебром чешуе — поднесли Волохину рубашку, сафьяновые сапоги и парчовый халат, стали обматывать его шелковым кушаком. Потом, приняв под руки, повели длинными мраморными коридорами в сверкающие хоромы. Там, в хоромах, на серебряном стуле сидел важный старик в небольшой золотой короне.

— Ну, здравствуй, племянник! Заждался, заждался тебя! — поднялся старик навстречу милиционеру. — Принимай пруд. Будешь здешним водяным, а меня на повышение отправляют. Царицынскими прудами, дорогой племянничек, еду управлять.

Волохин в старичке точно признал своего дядю по матери Кузьму Егорыча, умершего лет двадцать назад.

— Пелагея! Накрывай на стол!

Волохин, ничего не понимая, морщил лоб. Какие-то добрые молодцы внесли стол, накрыли его скатертью, а девки в кокошниках и рыбьей чешуе, но с голыми грудями быстро уставили стол всякой снедью.

— Садись, племяш, по правую руку, а по левую — Марфа сядет. Хороша у меня дочурка! Шестнадцать лет стукнуло!

Румяная пригожая девица, тоже, как и Кузьма Егорыч, в золотой короне, надетой поверх русых кос, улыбнулась милиционеру.

— Давненько мы не виделись. Меня Главный водяной спрашивает: «Кого после себя рекомендуешь?» А я тебя сразу вспомнил. Сердце у меня к тебе прикипело, когда ты еще махоньким был. Хороший ты был парнишка, шустрый, в воду так и лез, все купаться любил. Настоящий водяной! Я ему говорю: «Племянник у меня в Москве живет. Этот в пруде порядок наведет. Отличник милиции»! Главный из архива МВД твою характеристику затребовал. Очень хорошо, что ты общественной работой на пенсии занимаешься. Тут все сомнения у Главного водяного побоку, и он говорит: «Утверждаю! Мое слово нерушимое!» Радуйся, племянник. Попал ты, по-вашему, как мышь в крупу, а по-нашему, как щука в плотву. Девки, а ну-ка, повеселим гостя!

На мраморный пол выскочило несколько румяных девок в цыганских нарядах с пестрыми шалями и стали плясать «цыганочку», причем, когда они начинали мелко-мелко трясти плечами, их наряды обнажали роскошные белые торсы.

Если наверху в столичном граде уже и водки было не достать, и с продуктами было шаром покати — темп набирала перестройка, — то у Кузьмы Егорыча стол ломился. Водка «Столичная», и «Посольская», и «Пшеничная», и заграничная «Смирновская» и «Зверобой», и «Кубанская», и «Перцовая» — и каких только водок и наливок не красовалось на столе. Короче, было полное изобилие. В фарфоровых салатниках плавали белые грибы и соленые рыжики, в фаянсовой лоханке милиционер узнал боровики, проглядывающие в сметане, В корытцах, обложенных дубовыми, вишневыми и смородинными листами, выставлены были ядреные огурчики, поодаль стояла квашеная капуста. Кадушка с черной и кадушка с красной икрой посверкивали зернистыми звездочками, радуя глаз. Именно такое застолье устроил ему дядя в пятьдесят втором году, когда Александр Михайлович получил звание старшины милиции. Волохин, растрогавшись, вспоминая это, протянул руку к бутылке «Столичной», его желание предупредили пухлые белые руки с розовыми пальцами, налив ему в хрустальный лафитник.