Из меди и перьев - Элииса Страница 53

Он оборвал свою речь. Кая-Марта резко повернулась к нему. В ее глазах сквозило недоверие и удивление. Сольвег. Сольвег Альбре. Много ли в этом городе девушек с таким редким именем. Много ли их, подобных ей, гуляет в здешнем Исолте по мостовым. Она коснулась его руки и слегка провела по ней пальцами.

– Сольвег? – еле слышно проговорила она. – Друг мой, ты назвал меня Сольвег?

Неужели та девчонка, пришедшая к ней, запавшая в душу, знакома и с рыцарем? До чего может быть тесен этот маленьким мир, отчего он кажется ей теперь на редкость крохотным?

Эберт вздохнул и откинулся на подушки. Темные кудри упали на вспотевший лоб и прилипли. Он тяжело дышал, точно бился в испарине. Его глаза были прикрыты. Он тер их, будто пелена застилала ему глаза.

– Прости, Кая-Марта, – негромко сказал он через какое-то время. – Оговорился я. С кем не бывает. Просто… Да это не важно уже.

Кая слегка сжала руку и ее ноготки вонзились в безвольную ладонь рыцаря. Тот поморщился.

– Прости, я же уже извинился, что еще тебе нужно, отпусти, – голос его был раздраженным и грубым. Давно в нем не проскакивали живые эмоции, очень давно. Кая мысленно пожала плечами. Значит, она все же держит его не так крепко, как ей бы хотелось. Да, она сирин, но он ее первая жертва. Еще Морелла говорил ей, что многое может не выйти. Морелла… Она задумалась о возлюбленном, но улыбка не коснулась ее губ, как прежде. После недавней встречи осталось в душе лишь смятение с беспокойством. Он явно хотел от нее решительных действий, а ей… Хотелось лишь забытья и покоя, если уж свободы ей не дано.

– Прости меня, – услышала она со стороны. Эберт вздохнул и попробовал сесть. – Я не хотел на тебя кричать. Просто… Так свет лунный упал, ты напомнила мне об одной.

Глаза его потускнели, и он вновь тяжело вздохнул.

– Я не говорил тебе прежде, – сказал он. – Знаешь ведь, я не мастак и не любитель делиться своею жизнью. Кая-Марта, у меня была невеста.

Кая вздрогнула и выпустила его руку. Сольвег, та самая Сольвег его невеста? А от кого же тогда ребенок этой девчонки? Она смотрела на рыцаря, на то, с каким трудом он шевелит сегодня руками и ногами и что-то очень сомневалась, что у него еще может быть и дитя.

– Невеста? У тебя?

– Да, – кивнул рыцарь и отвернулся. – Ее звали Сольвег. Красивое имя, точно трель соловьиная. Сольвег из дома Альбре. Знатного рода, наследница титула, из старых дворян. Нас просватали наши отцы. С моими деньгами и ее статусом что нам досужие речи о ней? Я в них не верил, мало ли, что люд говорит… Ты знаешь, ведь я никогда ее не любил. Я и не знал любви никогда…

Он помотал головой, точно отгоняя досужие мысли, сжал кулаки.

– А сейчас знаешь?

– Нет. Лишь знаю, что она есть, что она действительно есть, потому что тебе я поверил. Поверил и знаю – мне ее не достать никогда. Не на моем сердце теперь замок, а на любви и на счастье. Мне их не достать. Я как тот больной, прикованный к креслу, смотрящий в окно и знающий, что больше не бежать ему по траве. Она меня предала, ты знаешь? В тот самый день еще прежний я был готов разбудить в себе эти чувства. Тогда я пропускал ее длинные волосы между пальцами. Такие пышные, тягучие, темные и блестящие, словно патока. Она была редкой красавицей, притом обнищавшей, несчастной. Я мог бы ее понять, мог бы помочь, но я отвернулся, ушел, попал в твои цепкие руки. Утолил в них одно горе, нашел себе на погибель другое. Что ты сделала со мной, Кая-Марта, какое заклятие наложила?

Кая молчала. Лишь чиркнула длинной спичкой, зажгла фитили огарков, что были на крохотной тумбочке у постели. Отсветы пламени заплясали по стенам.

– О чем ты говоришь, сир рыцарь, – что бы он ни говорил, она не раскроет секрета. – Как может бедная деревенская девушка околдовать такого, как ты.

– Видимо, может, – покачал головою Эберт и закашлялся сухо и долго.

– Ты просто болен, – устало повторила Кая и вновь подлила ему молока из подогретого жестяного кувшина. – Все пройдет, останется тишина и покой, ты больше не вспомнишь ее… Ты позабудешь ее, ведь она тебя предала, ты сам так сказал. Я всегда говорила и пела тебе, что здесь лишь обман. В этом мире никто тебя не поймет, только я, так что слушай песни мои, сплетай их в одно полотно. Ты позабудешь, опять позабудешь…

Эберт оттолкнул ее руку, и горячее молоко из чашки пролилось прямо на вышитое журавлями покрывало, белыми дорожками потекло все с коленей.

– Я не хочу ее позабыть, – жестко сказал Эберт и отвел ее руку. Его голос был слабый и он снова закашлялся. – Не хочу забыть ничего из моей прошлой жизни. Ты уже выиграла, Кая, ты показала мне, что я был несчастен. Ведь так ты сказала тогда у окна мне, когда пришла долгой ночью. «Позволь показать тебе, что несчастен». О да… «Что ты вовсе не рыцарь». Ты победила, труби победу, пусть подносят тебе венец, но воспоминания свои я тебе не отдам. Как бы ни пыталась ты свить вокруг меня паутину. И Сольвег я тебе не отдам. Не отдам тебе ни единой мысли о ней.

Кая хотела снова положить руку ему на лоб, точно больному, но он ей не дался. В сердцах она поставила кувшин на место, расплескав молоко по дереву. Она ему не расскажет, нет, но хоть на миг можно все же перестать плести вокруг него свои чары, а то это уже и вправду смешно.

– Ты же не любил ее никогда, – ее голос был вкрадчивым, но в нем таилась прохлада. – Не любил. Ты говорил, будто не знаешь любви никакой. Будто все это нелепые байки.

Эберт посмотрел на нее. Посмотрел пристально, будто в первый раз. Потянулся к ней и поцеловал ее в холодные тонкие губы. Прикосновение было слабое и сухое, довольно долгое. Он отпрянул и посмотрел на нее все тем же отчаянным безжизненным взглядом.

– Ты права, я не знаю любви, – сухо ответил он. – Я вновь поцеловал красивую девушку, в чьих волосах запутался лучик луны, что сидит передо мной сама, точно сказка иль песня. Сама, точно сотканная из лунного света и небылиц. Я поцеловал такую сейчас – и ничего, Кая-Марта. Хоть над сердцем моим ты не властна, и за это я тебе благодарен. Ты не забрала всего без остатка. Хоть немного, хоть на долю мгновения – я все еще тот же. И не будет твоей власти над душой моей, уж прости меня, добрый друг. Я зову тебя другом, да, потому что в моем несчастье мое же прозренье, чудная чужачка. Ты сделала меня самым несчастным на этой земле какой-то злой волей. Но доброе слово твое меня подкрепляет. Я и не знаю, кто ты, не знаю, зачем вошла в мою жизнь. Но знаю, что нарушу все законы вселенной, тебя не прогнав. И если у одра моей смертной постели будешь стоят ты с обнаженным мечом, то что ж, могло быть и хуже. Но мысли о Сольвег тебе не отдам.

– Пусто твое сердце, – она устала с ним спорить. Не так она представляла себе их тихую встречу. Куда подевалось ее уменье плести песни, как полотно, плести сказки, как паутину. Она смотрела на полуживого рыцаря и не понимала, где дала маху. Это был бунт, наивный, бессмысленный, потому что знала она, не вырваться ему на свободу, без ведома ее. Да он, казалось, и не хотел. Хотел лишь оставить тот кусочек себя, чтоб со здравым рассудком уйти в мягкую темноту навсегда. Зачем ему это. – Не знаю, зачем целовал ты меня. В сердце твоем, как в холодных пустых и заброшенных залах. Там нет меня. Там нет твоей Сольвег. И не было никогда. Никого там нет.