Башни заката - Лиланд Экстон Модезитт Страница 53

Ее улыбка становится еще шире:

— Не знаю, не знаю, дорогой кузен. Ничего не знаю, кроме того, что я нежеланная гостья повсюду западнее Рассветных Отрогов. А его, похоже, не желают привечать нигде.

— Свет! — восклицает герцог. — Неужто ты решила…

— Остаться здесь? — улыбка исчезает. — Я думала об этом.

Герцог смотрит на угольки в камине. Один вспыхивает крохотной белой звездочкой и прогорает. На лицо женщины возвращается улыбка:

— Думала, но это, пожалуй, невозможно. У дражайшей сестрицы слишком много людей в твоем ближайшем окружении. И она хочет, чтобы мы создали… скажем… некоторые затруднения для магов.

— И ты согласна с этим безумием?

— А это имеет значение? — Мегера трогает пальцем запястье.

— Полагаю, что нет, — кивает герцог. — Во всяком случае, там, где замешана Риесса, — он подходит к угловому столу, стоящему в этом кабинете еще со времен его деда. — Но в любом случае я хочу, чтобы Креслин чувствовал себя хорошо.

— Утром мы с ним предпримем конную прогулку.

— А он умеет ездить верхом?

— Чуточку. Лишь в той степени, чтобы проехать десять кай почти в беспамятстве и не выпасть из седла. И чтобы успешно пройти испытания младших стражей в Оплоте.

— Ха! Стало быть, Риесса подыскала малого под стать тебе крепостью. А вдобавок и талантом.

— Лучше бы ты помолчал, дорогой кузен. У тебя-то нет ни сил, ни таланта.

Герцог бросает на кузину хмурый взгляд и медленно отворачивается к пыльному столу.

В очаге за его спиной шипит еще один уголек.

Креслин спускает голые ноги на мохнатую овчину, покрывающую каменные плиты пола. У окна стоит маленький стол и два кресла, на одном из которых он сидит всякий раз, когда ест. Вот уже три дня ему приносят пищу, и он ест за столом.

Таинственную особу Креслин больше не видел. Все эти дни его посещали только седовласая целительница и робкая молодая служанка. Если бы не примыкающая к его комнате прекрасная ванная, он мог бы счесть себя пленником, заточенным в одной из западных крепостей.

На кресле разложена одежда — полный комплект зеленых кож, скроенных и подобранных в стиле стражей Западного Оплота. Увидев в руках служанки эту одежду, чуть более яркого оттенка, чем носят на его родине, Креслин окончательно сбросил дрему. Ему принесли и изготовленный на Крыше Мира кинжал, но меча нет.

Креслин встает. Донимавшее его в последние дни головокружение прошло, но в ногах еще чувствуется слабость.

Дверь открывается, впуская темноволосую, плотненькую молодую женщину с подносом в руках. Цвета ее одежды голубой и кремовый, а не зеленый с золотом, как у герцогской челяди. От запаха свежеиспеченных хлебцев и ароматного чая у юноши текут слюнки.

— Добрый день, — решается заговорить он. — Кто ты? Ты была так заботлива…

— Добрый день, господин. Меня зовут Алдония, — она ставит завтрак на стол, смотрит на юношу, ничуть не смущаясь тем, что он в нижнем белье, и говорит: — Э… милостивая госпожа хотела бы знать… достаточно ли хорошо ты себя чувствуешь для того, чтобы… э… прогуляться верхом? Сегодня после завтрака?

Креслин прячет улыбку. Почему имя этой незнакомки упорно хранят в тайне? Почему она всегда в капюшоне и почему ее всегда сопровождают стражи? Она не может быть герцогиней, ибо не носит украшений, подобающих замужней женщине, а служанка — скорее всего ее личная служанка — не ходит в герцогских цветах. Голубой и кремовый кажутся ему знакомыми, но откуда — вспомнить не удается.

— Думаю, да, — наконец отвечает он. Алдония кивает и удаляется.

Стало быть, он остается пленником. Но — привилегированным. Которому, во всяком случае, полагается сытный завтрак. Воспоминания о холодной овсянке каторжного лагеря, равно как о кореньях и ягодах, составлявших его пищу в пути, слишком свежи, чтобы отказаться от чая, ананасов и свежих хлебцев. Со временем, рассуждает Креслин, в том, что касается еды, он вернется к прежним привычкам. Может быть.

Слабость в ногах проходит с горячим чаем и первыми кусочками медового рулета. Даже чувствуя голод, Креслин сдерживается, заставляя себя медленно и тщательно пережевывать каждый кусок. Он смотрит сквозь отделанный свинцом оконный переплет на ясное сине-зеленое небо и каменную кладку стены.

Умывшись и побрившись, Креслин одевается. Одежда впору: видимо, пока юноша лежал без чувств, с него сняли мерку. Стоящие под стулом серые кожаные сапоги выглядят в точности как те, что в Западном Оплоте надевают для верховой езды, однако, приглядевшись, Креслин улыбается — серая кожа не пропитана водоотталкивающим составом.

Натянув сапоги, Креслин застилает постель и усаживается в кресло. Долго ждать не приходится: дверь почти сразу же открывается. В проеме стоит Алдония, а позади — два стража в зеленых с золотом мундирах. Такие же были на солдатах, сопровождавших таинственную незнакомку.

— Милостивая госпожа ждет. Достаточно ли ты окреп, чтобы ездить верхом?

— Думаю, да — для недолгой прогулки.

Креслин встает и, не обращая внимания на стражей, следует за служанкой по глухому, без окон, каменному коридору. Алдония спускается по ступеням, тогда как оба стража остаются наверху.

Итак, Креслин угадал правильно. Это место — башня, бастион — является семейным крылом замка. Из чего явствует, что он не простой пленник, хотя герцог, видимо, от этого не в восторге. Креслин спешит за Алдонией и догоняет служанку как раз перед очередной тяжелой дверью.

— Она ведет во внутренний двор. Там, на дальней стороне, герцогская конюшня.

Алдония поворачивается, но прежде чем успевает уйти, юноша касается ее руки.

— Кто она?

— А ты не знаешь?

— Чувствую, что должен знать, но ведь я видел ее только больным. А с тех пор, похоже, она стала меня избегать.

— Видимо, у нее есть свои причины, но так или иначе в душе она — добрая…

— Добрая в душе?

Алдония застывает.

— Я на самом деле ее не знаю, — заверяет Креслин, сам не понимая, зачем ему убеждать в этом служанку.

— Может быть, господину лучше…

Алдония наклоняет голову, поворачивается и начинает подниматься по лестнице.

Креслин закусывает губу. Эта девица демонстрирует удивительную преданность своей таинственной хозяйке. И носит странные цвета… Потянув за железную ручку, он легко открывает массивную дверь и ступает на чисто выметенные ровные плиты внутреннего двора. В тени, где остановился юноша, прохладно. Достаточно прохладно, чтобы понять — теплый сезон сбора урожая миновал. Небо усеивают белые пушистые облака, и Креслин снова вспоминает, что потерял более полугода. Хотя воспоминания той поры принадлежат не ему, а безымянному каторжанину по прозвищу «серебряная башка».