Библия улиток - Евгения Мелемина Страница 55

Отерев залепленный краснотой глаз, он успел увидеть, как чудовищно пухнет горло желтого, как цепляется он за него переломанными пальцами, а потом вываливается черный, съеденный ядом язык и исчезает на глазах, распадаясь на обгорелые комочки.

– Кто это хоть был? – отдышавшись, спросил Сэтто.

– Наш шкипер, – ответил Мафит – Приболел немного, вот мы и выгрузились его подлечить…

– Я же говорил – сам его вылечу, – тоскливо сказал Денни. – Есть у меня такие травки…

Билл вылез из-под стойки, под которой шарился все это время, с легким системным «бэттером» в руках.

«Бэттер» сиял. Его явно держали в порядке и извлекали часто.

Дуло «бэттера» Билл направил между пиратами и сказал:

– Еще пива, господа?

Мафит покрутил в руках опустевшую кружку и ответил задумчиво:

– Пивом не поминают. Тащи ром, но только хороший ром, ты понял?

Билл с легкостью перекинул «бэттер» в одну руку, а второй потянулся к шкафчику.

Он нацедил из каких-то особых потайных кранов отменного черного рома, пахнущего жженой карамелью.

– Убирайся вместе с падалью, – глухо сказал Билл Сэтто, ставя стаканы на стол.

Сэтто поднял голову. Прямо над ним безмятежно попивал ром Мафит, снова надевший капюшон. Край стакана позвякивал о металлические кольца в его губе.

– Увидимся, парень, – негромко попрощался он, когда Сэтто, волоча за собой труп, ударился в дверь боком.

Сэтто облизнул разорванную губу, кивнул и перетащил труп через порог, в холодную ветреную мглу.

Он не стал особо мудрить. Протащил тело по прямой до парапета, подтянул повыше и сбросил в серые жирные волны.

Труп отозвался легким «плюх» и исчез навеки. Или до тех пор, пока его не раздует и он не вздумает выбраться на поверхность снова. Была у утопленников такая особенность – погостевать под водой, а потом снова тащиться к берегам, словно соскучившись по дому.

Дальнейшие приключения трупа Сэтто волновали мало. Он вытер руки о плащ и выпрямился.

– Чем занимаетесь, молодой человек?

Сэтто поднял глаза. Констебль с лычками лейтенанта, с лицом, обернутым тремя слоями черной ткани.

– Иду домой, господин констебль, – невнятно ответил Сэтто и прикусил дрожащую от боли губу.

– Вы упали, молодой человек? – насмешливо спросил констебль.

– Да, – согласился Сэтто. – Сильно упал. Вперед мордой.

– И вы трезвы, молодой человек?

– Нет, – помотал головой Сэтто.

Вранье-враньем, а всему должен быть предел, если не хочешь огрести электрической дубинкой по почкам.

– Я пьян, господин констебль. Выпил в «Креветке», собрался идти домой, да вот упал и решил умыться.

Констебль повернул голову и посмотрел на масляные грязные волны. Сэтто тоже посмотрел туда.

На мгновение показалось, что чудовищное обгоревшее лицо желтого выплывает из глубин и вот-вот появится на поверхности. Сэтто даже рассмотрел выпученные глазные яблоки, залитые кровью.

Но волна плеснула, сменилась, и наваждение исчезло.

– В таком случае могу позволить вам продолжить свой путь, моло…

Дверь «Креветки» хлопнула, и на пороге появился Мафит. Время форы истекло, а Сэтто даже не успел отбежать подальше.

Констебль тоже повернул голову в сторону «Креветки», отвлекся, и в этот момент Сэтто нырнул под него, распластался и ударил тяжелым ботинком в ничем не защищенную голень, твердую, как железное дерево.

«Дерево» не поддалось, но констебль от неожиданности вскрикнул и согнулся, хватаясь одной рукой за ногу, а второй за парализатор.

Мафит стоял у дверей, пожевывая синий табак, и смотрел, как констебль деловито упаковывает в сетку согнувшегося в дикой позе парализованного пацана. Сетку констебль закинул на плечо и потопал прочь, прихрамывая.

– Лля… – только и сказал он и сплюнул.

* * *

Вот откуда Командор взял байку о братской поддержке, подумал я. А еще подумал – воспитание капитана Белки лишало нас какого-то необходимого… витамина, и в его отсутствии таилась опасность развития страшных отклонений: таких, как сумасшествие Луция или чудовищная тяга Лондона, похожая на уродливую опухоль его души.

– Командор тогда меня спас, – заключил Сэтто, – спрятал. Правда, старался я зря – оказывается, моему брату проломили башку так, что выплеснулась половина мозгов, и он в тот же вечер помер.

Наступило молчание.

Потом понтифик сказал, трогая рукой свой воротничок, словно пытаясь сдернуть его с шеи.

– Вы представьте – у меня свеча горящая и много-много незажженных свечей, я несу свет, а вокруг во тьме мечутся люди, оступаясь, падают в пропасти, в зловонные лужи, а я нахожу их руки на ощупь и пытаюсь вручить им свет, а они отталкивают меня и смеются надо мной.

– Это тоскливо, – сказал Сэтто и поднял глаза на меня. – Что еще ты хочешь узнать? От меня ничего не добьешься – я все сказал. Мы сами – мера своей ответственности, и сами…

– Дело не в этом, – перебил его Лейтенант, – нам бы просто правильные законы.

– Сохранение традиций, – сказал понтифик.

– И я не повышал цен на энергию, – доложил Тайгер, – сами разбирайтесь, кто там у вас был любитель возводить напраслину и присваивать себе деньги обманутых людей. Думаю, найдете его – найдете и того, кто приказал Командору нанести удар по Фаресту.

Я не хотел гибели Свободы. Просто так уж повелось – ударом отвечай на удар.

– Командор непричастен, – сказал Лейтенант. – Он не хотел выполнять приказ. Он пытался сохранить базу и людей в ней. Приказ выполнил главный Инженер, а Командора расстреляли у этого самого пульта. За невыполнение…

– Не я, – качнул головой понтифик. – Сами подумайте, как я мог…

И тогда Командор не выдержал. Он появился прямо посередине, изможденное небритое лицо заняло почти весь экран. Мне даже показалось, что у него добавилось морщин.

– Как там сказано у святых? – насмешливо спросил он. – И его соблазнит блудница, и его опоят вином, и его бичуют рабы? Все это было: и синеволосая шлюха, и пьян он был в стельку, и…

И в глухой комнате, где стены были выкрашены зеленой масляной краской, где неровный пол хранил следы плохо отмытых пятен, Капитана привязали к деревянному стулу с прямой спинкой, и он сидел в нем, испуганно моргая.

Ловкими движениями ввели ему под резиновый сгиб локтя тонкую иглу, впрыснули прозрачных капель.

От Капитана разило потом, перегаром и немного – ландышевыми дешевыми духами.

Он возился, пытался ворочать руками, оскаливал зубы в подобии улыбки.