Дети Империи - Олег Измеров Страница 56

«Так не бывает, – сказал про себя Виктор, выходя от завкафедрой. – С работой рвут на части, быт устроен… Никто никого на хрен не посылает, народ дружный, не грызутся, склок служебных и бытовых не видно. А где уроды-то? Почему такой процент уродов низкий на душу населения? И где уроды, имеющие власть? Что-то здесь не так».

По дороге в лабораторию он заскочил в кассу, которая была в двух шагах от кафедры, на первом этаже; очереди там не было. Он думал, начислят только за те несколько дней, что он непосредственно провел в лаборатории; но оказалось, что ему вывели за неполных две недели, частично по ставкам «за время исполнения гособязанности», и перевели надбавку за вредность с какого-то номерного полигона – впрочем, не настолько высокую, чтобы его зарплата стала бросаться в глаза окружающим.

Стенд за время его отсутствия уже смонтировали и даже собрали схему измерительной аппаратуры. Оставшаяся часть дня частично ушла на то, чтобы обучить помощников нехитрому, но нудному и требующему аккуратности процессу, который назывался тарировкой пути. По-простому, они измеряли упругость стальных лент, которые на стенде должны были заменять рельсы и по которым катилась модель тележки, повторяя в миниатюре действие на путь машины весом более ста тонн. Приспособление было похоже на абстрактную скульптуру, блестело хромом и чернело воронением; в него грузили гирьки, смотрели на круглый, словно большие часы, индикатор, пускали ленту самописца, на котором вычерчивала отклонение стрелка, похожая на лапку гигантского насекомого, и записывали данные в разлинованную амбарную книгу. Все это было похоже на какие-то магические действия средневековых астрологов. Не хватало звездного неба, хотя на втором этаже находился Марс.

Но вот протрещал последний звонок, общий для студентов и сотрудников, и под звуки старого фокстрота конца двадцатых жерло главного входа выбросило Виктора вместе с шумным потоком парней и девчонок на улицу, полную света. Ах, этот февральский свет, когда солнце сияет почти по-мартовски, когда небесная бледная акварель уже наливается весенней синевой, и сверканье небесного хрусталя, многократно отраженное ослепительно свежим, выпавшим к утру снегом, расплескивается по стенам домов по всей улице, когда трубы на крышах чуть оттеняют наступающую синь белыми колоннами дымков, и холодный хрусталь воздуха пронзен теплым дыханием солнца! Как рассказать об этом мгновении, когда на улице встречаются зима и весна, когда человека вдруг охватывает преддверие радости от понимания, что самые холодные дни уже пережиты, и где-то вдали перед воображением начинают мелькать свежезеленые ветви, теплые дожди и аромат цветущих лип? Когда сердце вдруг пляшет под звуки доносящегося из репродуктора саксофона, выводящего что-то древнее, легкое и ритмичное? Виктору казалось, что он прожил здесь целую жизнь, где-то с начала века, и только потом до него дошло, что это просто преддверие первой его в этой реальности весны.

В холщовом портфеле среди джентльменского набора оказалась нужная в домашнем обиходе сетка, и Виктор до общежития сделал крюк по продмагам.

Общежитие молодых специалистов было построено где-то в первой половине сороковых, из расчета на не совсем сбывшиеся в те времена планы превращения института в научно-образовательный комбинат, в который бы вошли исследовательские лаборатории завода, вуз и политехникум. Ввиду избыточности пятиэтажного здания его частично использовали как бессемейку, частично – для подселения молодых спецов из Профинтерна, тем более что третьи проходные рядом. Виктор получил на вахте ключи – в вестибюле стандартно висели доска объявлений, уголок полезной информации «Как улучшить быт» и «Советы молодой хозяйке» и транспарант «Бога нет»; его комната оказалась на пятом, а лифтов при высоких потолках в доме не наблюдалось. «Ладно, зато какой вид из окна будет…»

Комната фактически оказалась миниатюрной квартирой, хотя и поменьше, чем у Зины: каприз архитектора потребовал, чтобы в этом месте выступ фасада с кирпичными лентами пилястр был оттенен нишей. Поэтому большая комната оказалась чуть меньше девяти метров, санитарные удобства были ужаты до туалетной кабины и мойки в кухонной нише, причем в месте общего пользования, на удивление Виктора, на проволочном кронштейне висел рулон серой, но мягкой на ощупь туалетной бумаги, а гардероб заменяли два встроенных шкафа в прихожей и в главной комнате. Судя по интерьеру, жилое помещение раньше использовалось в качестве импровизированного гостиничного номера для временного поселения разных гостей и командированных; письменного стола не было, вместо кровати вдоль стены стоял диван-кровать с пружинным матрацем и тумбочкой, в центре – столик с парой стульев, у другой стены – универсальный шкаф, выполнявший роль книжного и буфета, а угол у окна был занят креслом, показавшимся Виктору в данной обстановке абсолютно ненужным. Для удовлетворения культурных потребностей на тумбочке стоял довольно элегантный ламповый приемник «Лель» среднего класса, в деревянном корпусе (этак сотни на три с половиной потянет местными), и висел на стенке стандартный черный карболитовый динамичек, с решеткой наподобие лучей солнца, приглушенно курлычущий очередную пятиминутку новостей. Стандартная лампа в коническом молочном плафоне, свисавшая с потолка, завершала пейзаж. Виктор прикрутил репродуктор, открыл форточку, чтобы пустить свежий воздух, и сел на диван.

«Вот туда в угол, где кресло стоит, лучше бы небольшой телик купить. А приемничек-то казенный ничего. Даже УКВ есть». Он щелкнул кнопкой «УКВ» – засветилась шкала – и покрутил ручку настройки. Комната наполнилась сочными, чистыми звуками блюза – видимо, это была станция для релаксации.

«А зачем сюда телик? У меня же теперь паспорт. Надо сразу брать кредит на сталинку и мебель. И там ставить нормальный аппарат. Стоп, а ведь вместе с Зиной можно взять двухкомнатную. Только к ней уже, наверное, не подойдешь… Интересно, а почему здесь так неплохо с жильем? Помнится, в нашем времени мне в общежитии молодых специалистов дали вначале только койку. Абыдно, да…»

Из приемника ритмично и нежно полилось нечто очень знакомое – Виктор сначала мог поклясться, что звучит лейтмотив из фильма «Еще раз про любовь» с Дорониной, который будет снят только лет через десять, и лишь позже до него дошло, что это очень похожий старый довоенный немецкий фокстрот «Von acht bis um acht» [14]. Видимо, эта вещь относилась к преследуемой в рейхе культуре швингюгенд и потому здесь считалась идеологически правильной.

Впрочем, насчет жилья все понятно. Войны не было, жилой фонд не сокращался – раз. В эти годы строили – два. А потом… Для восстановления народ из деревень не приезжал – три. В деревнях не оказалось так плохо по отношению к городу – три… нет, уже четыре. Так что и миграция меньше, а значит, и обеспеченность лучше. Черт, как все просто. Была возможность не запускать процесса бесконечной гонки потребления, когда новые квартиры рождают мигрантов, а для них нужны новые квартиры…

А сейчас у нас что-нибудь изменилось? Боже, в каких только условиях теперь люди порой не живут! В квартирах и комнатах, превращенных в бараки Бухенвальда многоэтажными нарами, в холодных времянках, как во время войны… и это те, которые имеют работу и не бомжуют. И это все рядом с нами. Общество потребления превратилось в болезнь. Оно похоже на средневековые пиры, где гости сначала нажирались до отвала, потом щекотали перышком в горле, чтобы их вырвало, дабы они могли снова жрать и щекотать перышком… И сейчас реклама, да и сам образ жизни всех, сначала заставит человека что-то проглотить, потом вытошнить еще не переваренное, потому что надо запихнуть в глотку уже новый товар. Какое там «наиболее полное удовлетворение потребностей»? Это слишком медленный рост продаж! Новые экономические цели общества – нажраться и поблевать.