Кентурион - Валерий Большаков Страница 56

Неферит отобрала диск и сказала:

– Это не рисуночки, а карта. По ним мы найдем Хи-ку-Дхаути!

– А-а…

– Так… – разбиралась Неферит. – Вот наш обратный путь – столп, двугорбая скала… Хапи! Та-ак… Хм…

– Что? – спросил Сергий.

Он в это время любовался анкхом. Анкх был древнейшим символом жизни, и одновременно считался ключом от ворот смерти. Древние мастера сработали крест из метеоритного железа – других металлов, кроме самородного золота, у них не было, эпоха металлургии еще не пришла… Анкх лежал на ладони увесисто, мелкие значки покрывали его глубокой чеканкой.

– Не понимаю… – растерянно проговорила Неферит. – Получается, что Крепость духа Тота скрывается совсем рядом с «Пер-Исфет»!

– Чего-чего?! – вытаращился Эдик.

– Ты уверена? – быстро спросил Сергий.

– Совершенно! Вот, смотри сам. – Неферит сунула ему под нос диск с картой. – Видишь? Вот – Хапи, а вот эта «пила» означает порог реки. И это второй порог! Видишь?

– Похоже на анкх… – пригляделся Сергий. – Столбик креста – это порог, перекладина – река, а овал…

– А овал, – горячо подхватила Неферит, – это кольцо гор, окружающих «Пер-Исфет»! Вернее, это теперь там каменоломни, а что было тогда… Не знаю! Но дорога ведет туда.

– А куда именно? – заинтересовался Искандер, и посмотрел на Сергия. Оба подумали об одном и том же.

– Та-ак… – затянула Неферит. – Нам нужно прорвать кольцо гор в одном месте, где дорога сначала раздваивается, а потом…

– Расходится в три стороны! – дуэтом ответили Сергий и Искандер. И рассмеялись.

– А вы откуда знаете? – нахмурилась паллакида.

– Мы там были! – объяснил Тиндарид и рассказал о Ленточном каньоне.

– Стоило в пустыню переться! – фыркнул Гефестай.

– Умник нашелся! – сердито сказал Искандер. – А откуда мы знали? И, кстати, ты там тоже бывал! Чего ж не нашел пути к Хи-ку-Дхаути?

– Да это вы все! – отмахнулся Гефестай. – «Воду нам ищи! За пчелками следи!» Вломились в один тупичок, а в остальные даже не заглянули. Слышь, Неферит, а куда идти надо было? Ну, там, где дорога натрое?

– В крайний слева!

– О! Что я говорил? А мы в тот, что справа, вломились!

– Что за шум, а драки нет? – подоспел Эдик.

Известие о том, что самые страшные секреты «Дважды великого и трижды величайшего» были у них под боком, оставили Чанбу равнодушным.

– А мы колодец зато нашли! – гордо заявил он. – Вода чистая, холодная!

– Взаправду холодная? – спросил Сергий с интересом.

– Аж зубы ломит!

– Веди. Идемте все! Напьемся, доедим, что осталось, и отдыхаем. Солнце сядет – и в путь!

Через час голоса под тяжелыми сводами древнего полухрама-полукрепости утихли. Контуберний и девушки Кадешим устраивались поспать. Сергий забил себе местечко на куче трухи – постелил сверху плащ, и лег. Было мягко и не холодно – пустыня грела.

Укоротив фитилек лампы, Лобанов превратил ее в ночничок, и приготовился уже закрывать глаза, когда вдруг увидел Саджах, бредущую к нему. Девушка несла перед собой такую же лампу, защищая огонь ладонью. Трепетный свет озарял спокойное и красивое лицо. Саджах подняла взгляд и улыбнулась.

Поставив свою лампу на пол, она скинула с себя плащ. Со спокойной непосредственностью маленькой девочки. Две лампы создали тусклую подсветку, рельефно выделив нагое тело, прекрасное и совершенное.

Саджах опустилась на колени и стянула с Сергия его схенти. И легла рядом, прижимаясь к нему грудью и животом, закидывая бедро, потянулась губами, провела ладонью по его ноге, скользнула в одно место… Ласковая деловитость девушки могла бы вызвать и раздражение, но только не в этот момент. Роксолан слишком устал, чтобы проявлять активность даже в любви. Саджах все сделала сама, исцеловав его, изгладив, изнежив.

Когда все кончилось, Саджах немного посидела на нем, сжимая бедрами, покачалась, ловя последние отзвуки сладострастья, потом наклонилась, касаясь грудями, поцеловала и осторожно освободила лоно от пленительного сопряжения.

Сергий лежал и улыбался. Зашелестел плащ, покрывая темным светлое, и гибкая рука подхватила лампион.

Лобанов зажмурился, но возбуждение не унималось, и он открыл глаза. И увидел, что лампион возвращается. Только огонек теперь освещал другое лицо. К нему шла Сара.

Девушка присела на корточки, поставила лампу, разделась. Сергий хотел что-то сказать, как-то оправдать грядущий неуспех, но мягкие губы Сары закупорили его рот. Руки его сами скользнули, трогая упругие груди, теребя отвердевшие соски. Сара вела себя как Лилит, первоженщина, созданная для услад праотцу Адаму. Она целовала его то страстно и горячо, то нежно, едва касаясь губами, отодвигаясь и щекоча волосами сначала грудь, потом живот, потом бедра. Лобанов и сам не верил, что способен так быстро восстановиться, но Сара-таки подняла ему настроение… Девушка была податлива и ласкова, Сергий овладел ею не спеша, с толком и большим чувством…

…Проводив глазами трепетный огонечек, он уже не закрывал глаз. И правильно. Третьей к нему пришла Мирьям.

– Вряд ли ты будешь довольна мной… – прошептал Роксолан.

Мирьям улыбнулась. Наклоняясь и вжимаясь грудью, она прошептала ему на ухо:

– Буду!

Что творила с ним Мирьям, Лобанов мог рассказать потом только себе. Она могла лизать ему правое ухо, одновременно защипывая кожу в каких-то ей одной известных точках, там надавливая пальцем, здесь покусывая. Девушка осталась довольна Сергием…

Он проводил Мирьям глазами, и стал ждать следующую девушку Кадешим. Было ли это обрядом? Или девушки просто выражали свою симпатию? Не спрашивать же об этом…

В темноте затеплился огонечек – это шла Суламифь…

Вышли под вечер. Миновали долину и пошагали глубокими душными западинами, похожими на ущелья, между пересыпавшимися дюнами, огромными огнедышащими горами песка. Путь шел крутыми извилинами, Ахми и Сергий обходили сыпучие склоны, но ноги все равно вязли в рыхлом песке. Близился вечер, слепящий золотисто-серый свет пригасал, междурядья полнились лиловыми тенями.

Лобанов оглядывался на Эдика, на Гефестая, на Искандера, но ни одного хитрого взгляда не перехватил, ни одной подначки, ни одного красноречивого жеста. Видать, друзья крепко спали, пока он предавался любовным утехам. И девушки Кадешим по-прежнему не выделяли его, в их отношении не было подчеркнутой ласковости, они не слали ему тех расслабленных улыбок, чье значение открыто лишь для двоих. Для восьмерых, подумал Сергий и усмехнулся. Удивительно, но «ночь любви» не так уж и утомила его. Нет, усталость в теле жила, но без надлома, без мертвящего равнодушия, – приятная истома, когда потянешься хорошенько – и мышцы приятно напруживаются, готовые к могучему действию.