Щепки плахи, осколки секиры - Николай Чадович Страница 56

— Ну тогда людям на этом свете вообще делать нечего, — вздохнула Лилечка.

— Изживут нас настоящие хозяева, как какую-нибудь заразу…

— В том-то и дело, что как раз заразу и труднее всего изжить, — сказал Артем. — Грипп или дизентерия это вам не мамонты, пещерные медведи и туры, от которых только обглоданные кости остались… Брали они свою дань с рода человеческого, берут и еще долго брать будут. Каждый из нас и внутри, и снаружи буквально покрыт микроорганизмами… И те из них, которые убивают своих хозяев, имеют в перспективе гораздо меньше шансов уцелеть, чем те, которые состоят с ним в симбиозе…

— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Цыпф. — Что люди должны взять на себя роль микробов, паразитирующих на теле неизмеримо более совершенного организма?

— Если уж брать по большому счету, то все живое есть не что иное, как паразиты на теле Земли… — сказал Артем, — но речь сейчас совсем о другом… Возможно ли что-то общее между той жизнью и этой? Сможем ли мы существовать в одном мире? Сумеем ли как-то договориться? Или древних хозяев планеты следует приструнить, ограничить их какими-то рамками?

— Если среди них есть разумные существа, то почему бы действительно не найти с ними общий язык, — оживился Цыпф. — У вас ведь, слава Богу, есть опыт общения со всякой нелюдью.

— То-то и оно… Разум может завести жизнь туда, куда никакая эволюция не заведет. С Незримыми или с тем же Кешей общаться бывает посложнее, чем с кошкой или собакой… В том смысле, что их точка зрения на природу и на свое место в ней отличается от нашей куда больше, чем наша от собачьей…

— Какой-то вы сегодня чересчур задумчивый, — сказала Верка. — Даже не попробовали ничего, кроме каши.

— Перед дальней дорогой лучше не переедать, — слабо улыбнулся Артем.

— Разве вы нас бросаете, дядя Тема? — всплеснула руками Лилечка.

— Нет, конечно… Но сейчас нам лучше всего снова расстаться. Здесь я вам не помощник. Разве что буду состоять при ваших особах телохранителем. Но это не устроит ни вас, ни меня… В свою очередь, и вы не помощники в том деле, которое задумал я. На время наши пути расходятся, чтобы потом соединиться вновь. Как говорил Наполеон, армии должны маршировать порознь, но сражаться вместе… Постарайтесь, чтобы за время моего отсутствия пролилось как можно меньше крови и как можно большее количество людей если и не приготовились к эвакуации, то хотя бы восприняли мысль о ее необходимости… Ну и, конечно, постарайтесь уцелеть сами. Не торопите события. Любому плоду необходимо время на созревание. Сделайте все возможное, чтобы установить взаимопонимание с наибольшим числом человеческих сообществ, исключая, может быть, лишь наиболее экстремистские… Не замыкайтесь в среде своих земляков. В заботе нуждаются и те, кто живет за пределами Отчины. Впрочем, не мне вас учить. Ну вот, пожалуй, и все, что я хотел сказать… Прощаться не будем… Я переночую здесь и уйду еще до того, как вы проснетесь.

После побудки выяснилось, что мрачные прогнозы Смыкова сбылись — Мирон Иванович быстро и неотвратимо впадал в состояние запоя, столь же волшебно-притягательное для самого пьющего, сколь и отвратительно-тягостное для окружающих.

В предчувствии этого события он заранее распихал по всяческим потайным местам заначки разного объема (в пределах от ста грамм до литра) и теперь, проявляя дьявольскую находчивость и скрытность, уничтожал их одну за другой. При этом он всячески пытался сохранить внешнюю видимость трезвого и здравомыслящего человека. Давалось это Мирону Ивановичу, очевидно, огромным напряжением духовных и физических сил.

Первую дозу, разгонную, он принял еще в постели, но ее хватило совсем ненадолго. За завтраком, безо всякого аппетита грызя черствый хлеб, Жердев вдруг спохватился, что не успел как следует умыться. Имевшийся в столовой рукомойник его не устраивал — дескать, вода чересчур теплая и уже «не живая». Перекинув через плечо полотенце, он отправился к колодцу, расположенному в глубине двора. Отсутствовал Жердев совсем недолго, а вернулся в хорошем настроении и с мокрыми волосами (но с теми же следами пыли и копоти на лице, что и прежде).

Жадно навалившись на еду, он глубокомысленно заметил, что водные процедуры для человека — первейшее дело. Свою мысль Жердев подкреплял всякими историческими примерами, начиная еще с античных времен.

— Христос своим ученикам сам ноги мыл! — говорил он, размахивая ножом, заменявшим ему и ложку, и вилку. — Неряхи они, наверное, были редкие… И Понтий Пилат, когда его совесть окончательно замучила, побежал руки мыть. Наверное, до этого имел неосторожность поручкаться с кем-нибудь из местных первосвященников… Нет, умыться спозаранку — первейшее дело! Недаром в народе говорят, что только медведь не умываясь живет…

— Говорят и по-другому, — многозначительно заметила Верка. — Не взяла личиком, так не возьмешь и умыванием.

— Ерунда! — Жердев безо всякого усилия расколол ножом деревянную солонку.

— Лучше чистюля-дурнушка, чем неряха-красавица… Я, между прочим, когда пацаном был, регулярно в баню наведывался. Компания у нас такая была — я, мой папаша, царство ему небесное, и Сергей Миронович Киров. Веселый был мужик, заводной… Как сейчас его помню. Всегда с портфелем ходил, в галифе и красивых сафьяновых сапогах, кстати говоря, постоянно грязных… В тот день, когда его убили, мы как раз и собирались в баню, — Жердев вдруг пригорюнился. — Нда-а… А помыли его совсем в другом месте. Сутки спустя и моего папашу застрелили. Тоже из браунинга и тоже в затылок… Лежит сейчас на главной аллее Пискаревского кладбища. Как зайдешь, сразу налево. На могиле всегда цветы. Черный мрамор, бронзовый бюст и надпись: «Здесь покоится стойкий борец за дело рабочего класса балтийский матрос Иван Жердев». Нет, не могу вспоминать без слез! — Он вскочил и, хлопнув дверью, удалился в сторону сарая, торчавшего на задворках поместья.

— Его папаша, кстати говоря, приезжал в Талашевск сыночка проведать, — внес ясность Смыков. — Что он балтийский матрос, так это точно. Когда трезвый бывал, клял эсеров за то, что они его обманули во время кронштадтского мятежа. А по пьянке за то же самое большевиков грязью поливал. Тот еще был старик. Но телосложением сыну не уступал. Даже в чем-то и превосходил.

Жердев вернулся уже совсем в другом расположении духа, и даже хромота его, похоже, на время пропала.

— А хотите послушать, как меня Крупская в пионеры принимала? — с ходу предложил он.

— Времени, знаете ли, в обрез, — начал отнекиваться Смыков.

— Да ерунда! Я вас куда хочешь доставлю. Хоть в Лимпопо, хоть в Баламутье, хоть к черту на рога! Заодно расскажу, как я на Курской дуге три фрицевских танка бутылками сжег.

— Бутылки-то, поди, с портвейном были? — Верка прикинулась наивной дурочкой.

— Почему с портвейном? — удивился Жердев. — Со специальной зажигательной смесью. Ее еще потом «коктейлем Молотова» назвали. Две бутылки из-под водки были, одна пивная. Как сейчас помню.

— За такой подвиг вас к званию героя должны были представить, — заметил Смыков.