Меч и щит - Григорий Березин Страница 56

Но, возможно, конница лучше справится с этим кабаном, подумал я, привстав на стременах и разглядывая четкий тупой клин северян. Если удастся пробить его внешний кольчужный слой и ворваться в мягкую сердцевину…

Я быстро подозвал тагмархов и отдал ряд приказов. Если эти распоряжения и удивили кого-то, то никто не подал вида. А сам я со стрелками и телохранителями подался на правый фланг, где и выдвинулся в косом построении, нависая над левой стороной наступающего клина.

Когда клин приблизился на расстояние выстрела, мы принялись осыпать северян стрелами, стараясь бить только по середине их фланга, где я намечал прорыв. Северяне перешли с шага на бег, но, как я и ожидал, не утратили своего клиновидного построения; на месте сраженных тут же появлялись их товарищи, и брешь не расширялась.

Но вот в середине обращенной ко мне грани живой пирамиды блеск кольчуг, похоже, потускнел, и я устремился туда, увлекая за собой вооруженных копьями и мечами телохранителей. По обе стороны от каждого телохранителя находилось по лучнику, и они тоже скакали за мной, продолжая осыпать врага стрелами. Лишь когда нас отделял от северян бросок копья, они дружно убрали луки в гориты и взялись за мечи, одновременно придерживая коней и давая телохранителям вырваться вперед. Мы врезались в строй противника, как копье, брошенное умелым охотником, глубоко вонзается в бок кабана. Стрелки потрудились на славу, уложили тут почти всех воинов в кольчугах и шлемах, но это отнюдь не значило, что нам пришлось легко. Конница сильнее пехоты, только когда пехота удирает и остается лишь рубить бегущих.

А эти ребята не побежали. Они набрасывались на нас со всех сторон, подсекали ноги коням, стаскивали телохранителей и стрелков с седел и раскраивали им черепа тяжелыми обоюдоострыми секирами. Нас бы, несомненно, вскоре смяли, но в проделанную нами брешь в стене щитов уже врывались гоплиты фаланги, которая под ударом клина сломалась, как доска под топором, и зажала клин между двумя половинами. Я к тому времени уже не следил за боем, сосредоточившись лишь на том, как бы уцелеть самому, и неистово отбивал клинком чужие копья, секиры и мечи. Уголек тоже старался вовсю: казалось, он лягался всеми четырьмя ногами одновременно и во все стороны, и пораженные северяне так и разлетались под его ударами. Но, несмотря на его и мои усилия, пару раз мне спасла жизнь только отличная, вюрстенской работы, кольчуга, выдержавшая и меч рослого северянина, которого я тут же и зарубил, и тяжелый топор, брошенный каким-то отчаявшимся врагом издали. К тому времени, когда накал боя вокруг меня поутих и я смог окинуть взглядом общую картину битвы, победа уже явно склонялась на нашу сторону. Еще один, пусть самый слабенький удар, и северяне сломаются. К сожалению, нанести его мне было решительно нечем Я мысленно поклялся, что если уцелею, то никогда больше не повторю такой глупости — идти в сражение, не имея резерва. Но пока придется нам побеждать тяжелым способом. Я уж было собирался снова ринуться в гущу сражения, но тут произошло нечто такое, чего никто не ожидал. Откуда-то позади вражеского клина вылетел некий темный предмет и, описав в воздухе дугу, приземлился посреди врагов, взорвавшись пламенем и вызвав неописуемую панику. А за ним еще один, и еще, и еще. И не страшившиеся ни стрел, ни копий, ни мечей северяне дрогнули, заколебались и… побежали. Как ни изумило меня такое чудо, у меня хватило сообразительности им воспользоваться.

— Не отставать! — заорал я во весь голос. — Догнать и уничтожить!

И, подавая пример, сам устремился в погоню за северянами, бросив меч в ножны и вынимая из горита лук. Правда, пускал я его в ход только в тех случаях, когда беглецы останавливались, сбивались в кучки и давали жестокий отпор преследователям. Не теряли времени даром и мои лучники, и, когда мы в очередной раз остановились расстрелять издали два десятка выстроивших «ежик» северян, нас догнал всадник на серой кляче, в котором я без особого удивления узнал Кольбейна, оставленного мной на кораблях командовать баллистами. Прекрасно понимая, что он по существу выиграл эту битву (если не всю кампанию), я подъехал к нему и в порыве чувств так крепко обнял, что он даже крякнул. Я смог спросить только одно:

— Как?..

— Просто, — улыбнулся он, вытирая со лба пот, смешанный с кровью от пореза. — Мы подплыли к Гуле еще утречком и стали против нее на якоре, дожидаться, значит. Только гляжу я на берег, и чего-то там не так, вот только не пойму что. А потом меня как громом поразило — тишь там полнейшая, словно вымерла деревня. Но ведь нет, дым-то из труб тянется, стало быть, там кто-то все же есть. Ну я и решил разведать. Отправил туда на лодке Глума и Генри на случай, если разбойники устроили засаду. Парни, значит, высадились, зашли в ближайший дом, где явно кто-то был, и вскоре выбегают на берег и отчаянно машут нам, подплывайте, мол. Ну мы подплыли и осторожно высадились, и тут Глум с Гейри, не говоря ни слова, потащили меня в тот же дом, дескать, сам все узнаешь. Ну а там нас встречает баба зареванная, говорит, что из исконных антландок. Мужа ее убили, когда северяне захватили остров, а ее и других женщин оставили в живых и сделали наложницами ярловых дружинников. А сегодня перед рассветом все дружинники ушли по дороге к Илувеллиру, где собирались дать бой «мальчишке Фюрбранду». Выслушал я это, выхожу на крыльцо и говорю ребятам: так, мол, и так, поджигать Гулу более не требуется. Ну а те подняли крик: что же получается, такая битва, да без нас, позор и все такое. Ладно, говорю им. Раз уж нас поставили обслуживать баллисты, найдите тут повозку и погрузите на нее хотя бы одну баллисту и горшки, тогда наше прибытие на поле боя не будет нарушением приказа. И надо же — они все так и сделали, и хорошо, что в Гуле нашлись кое-где по дворам лошаденки, а то бы ребята сами впряглись в оглобли, так им хотелось поучаствовать в «славной битве». Ну а когда мы подъехали, я сразу приказал, не снимая с повозки, заряжать и — «Файр!». — Он ухмыльнулся, точно воспроизводя мою интонацию. — А тем, которые не стреляли, велел ударить по северянам с тыла. Сам же остался с Глумом и Гейри защищать баллисту в случае, если северяне попробуют напасть и уничтожить ее. Но теперь опасности нет, и я решил, что пора доложить о случившемся. Надеюсь, принц не сочтет, что я нарушил приказ? — Он вопросительно посмотрел на меня.

К тому времени, когда он закончил свой рассказ, было покончено и с сопротивлением северян. Мы преследовали их по всему острову, пока не стемнело, и с рассветом уцелевшие стянулись на каменистый мыс в восточном конце острова, где и выстроились «ежом» для последнего боя, который я им, впрочем, давать не собирался, и они это прекрасно понимали. Они стояли там с угрюмыми лицами, крепко сжимая мечи, копья и топоры, отлично зная, что сейчас произойдет: сначала мои стрелки будут спокойно расстреливать их с коней поверх голов загородившей выход с мыса фаланги, а потом, когда варварам надоест умирать бесславной смертью и они бросятся на нашу стену из щитов, их примут на копья гоплиты и… все будет кончено.

Но я все еще сидел на неподвижном Угольке, не подавая семана. Что-то мешало мне отдать роковой приказ и разделаться с последними пришельцами. Не жалость, нет, никакой жалости к врагам — пусть даже храбрым врагам — я не испытывал. Скорее, мне была небезразлична судьба несчастных женщин, которым предстояло овдоветь вторично, и еще вопрос, найдут ли они других мужей из числа своих соотечественников с материка. А заселять остров надо, иначе его снова захватят какие-нибудь морские разбойники или чрезмерно прыткие соседи.