Последняя надежда - Сандрин Вольф Страница 57

— Но, Леомидо! Нет! — воскликнула Окса.

— Почему же?

Окса, сраженная наповал, начала задумываться о душевном здоровье своего двоюродного деда.

— Почему? Да потому что это облака! Как, по-твоему, я могу переместить облака? Это невозможно!

— Думай, детка, думай… — ласково произнес Леомидо.

Окса раздраженно посмотрела на облака. Они были кипенно-белыми и казались мягкими, как вата.

— Знаешь, Леомидо… — начала она.

Но двоюродный дед растянулся на вереске, заложив руки за голову, и вроде бы задремал.

— Ну, ясно, — пробурчала раздосадованная Окса. — Большое тебе спасибо за помощь…

Внезапно она кое-что вспомнила с такой ясностью, как будто это случилось только вчера: та жуткая гроза, начавшаяся после событий в мужском туалете… Не была ли она вызвана… ЕЮ? Оксой?

Девочка выпрямилась, взволнованная этой сумасшедшей идеей. Сила грозы на тот момент была пропорциональна ее гневу и испугу, Окса отлично помнила свое тогдашнее состояние.

— Да быть того не может! — пробормотала она, отходя подальше от задремавшего деда. — Поверить не могу!

Когда белые облака приобрели тревожный свинцовый оттенок, Окса отлично поняла, что имел в виду Леомидо.

По мере того, как небо затягивали грозовые фиолетовые тучи, становилось все темнее. Тучи, налитые дождем, почернели и с раскатами грома двигались в сторону Оксы. Ветер, до этого бывший совсем легеньким, с ревом усилился, словно донося до девочки отдаленные крики.

— О, нет, только не это! — пробормотала Окса, инстинктивно зажав уши руками.

Но это было бесполезно, и Окса это быстро поняла. Потому что это были те самые жуткие крики, которые она уже слышала прежде, и от которых волосы на ее голове вставали дыбом!

Еще более душераздирающие, чем прежде, они ввинчивались в ее сознание как молнии. А когда Окса услышала свое имя, выкрикиваемое далекими женскими голосами, то подумала, что сходит с ума. Хотя голоса эти и звучали как бы издалека, девочка отлично понимала, что это не так, что в действительности голоса звучат внутри ее самой. Сущий кошмар…

Окса подняла глаза к грозовым облакам, когда на вершину холма, на котором она стояла, обрушился сильнейший ливень.

Ливень шел меньше минуты. Потом небо прояснилось и снова с удивительной быстротой приобрело ясную голубизну, будто буквально несколько секунд назад в одном конкретном месте и не было настоящего потопа.

Окса, оглушенная и промокшая, повернулась и оказалась нос к носу с Леомидо, вытиравшим лицо платком. Она поглядела на него, перепуганная тем, что только что пережила.

— Леомидо! По-моему… По-моему, я поняла! — выдохнула девочка. Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди.

— Окса… детка моя дорогая… — дрожащим голосом произнес дед. — Ты потрясающая Лучезарная, безусловно, самая великая из всех…

Когда они подошли к дому, им навстречу выбежали Драгомира и Гюс с махровыми полотенцами в руках.

— Господи, только не говорите мне, что попали под этот жуткий ливень! — воскликнула Драгомира.

Окса и Леомидо, все еще потрясенные, ничего не ответили, а просто завернулись в полотенца.

— Быстренько идите в тепло, пока не простудились! — приказала Драгомира.

Устроившейся у камина, переодетой в сухое Оксе потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. От нее не ускользнул заинтригованный взгляд бабушки, который та кинула на Леомидо, и реакция последнего: едва уловимый кивок как безмолвный ответ на очень тихий вопрос Драгомиры: «Это Окса сделала?» — «Ну да, она».

Фолдинготы принесли Оксе горячий грог, который девочка, поморщившись, выпила, и только после этого заметила, что Гюс с тревогой пристально смотрит на нее.

Окса подавила обуревавшее ее душу беспокойство и воскликнула:

— Какая мерзкая погода! В следующий раз ни за что не выйду без зонтика!

— Да уж, с этим микроклиматом с ума сойдешь! — поддержал ее Гюс с непроницаемой улыбкой. — В одном месте может хлестать ливень, а буквально в сотне метров и капельки не прольется!

— Гюс… — пролепетала Окса.

— Не парься, старушка, я все понял. Пей уже свой грог…

Вечером позвонили Мари и Павел Поллоки, и Окса с большим энтузиазмом, граничащим с эйфорией, долго рассказывала родителям, чему научилась всего за два дня.

— Надеюсь, ты была осторожна? — взволнованно спросил отец.

— Ну конечно, пап! Видел бы ты, как Леомидо за мной бдит! Если честно, он даже хуже, чем ты!

— О, нахальная девица, вот как она обращается со своим впечатлительным стариком-отцом! Несчастный я, никто меня не ценит…

— Ой, папа, ты в своем репертуаре! — рассмеялась Окса.

За трагическими причитаниями отца Окса расслышала смех матери.

— Пап, а ты умеешь все это делать? — снова стала серьезной Окса.

— Э-э-э… Я вот задаюсь вопросом, смогу ли оправиться от вопиющего недостатка сочувствия у твоей матери, прибегнув к репрессиям… Чтобы она хоть немного поняла, с кем имеет дело!

Отметив, что отец уклонился от ответа, Окса услышала, как мама расхохоталась еще громче, прежде чем забрать у мужа трубку.

— Как дела, маленькая волшебница? Хорошо проводишь каникулы?

— Суперски! Очень насыщенно, но мне нравится! Увидишь, что я умею, мам! Я здорово улучшила навык Магнито, а еще я теперь умею левитать!

— Господи, вот ужас-то… — пробормотала Мари. — Только все же будь поосторожней и отдыхай хоть немного.

— Ладно!

— Завтра еще созвонимся. Целую, детка!

Повесив трубку, Окса присоединилась к Гюсу в большом зале. Свернувшись в кресле, мальчик сидел лицом к окну и глядел на улицу, гладя малыша Фолдингота, посапывавшего у него на коленках.

— Все нормально, Гюс? — подошла к нему Окса.

Гюс лишь пожал плечами, еще больше съеживаясь в кресле.

— Что-то не так? — не отставала Окса.

— Уф-ф… да ничего такого, — буркнул Гюс.

— Значит, что-то все же есть, — констатировала Окса, опускаясь на колени рядом с другом.

— Ну да, есть… я… — не глядя на нее, ответил Гюс.

— Что ты несешь?

— Я говорю, что… я вообще ничего не умею! — мальчик старался понизить голос, чтобы не разбудить спавшее у него на коленях крошечное создание. — Я говорю… если я позвоню родителям, что я им расскажу? Что моя лучшая подруга учится летать и создавать грозу? Или о фантастических существах, прибывших из невидимой страны? Или же о себе самом, как сижу тут, ничего не умея, а всего лишь наблюдая за твоими невероятными штуками и аплодируя? О моей бесполезности? И никчемности?