Рождение героев - Андрей Прусаков Страница 57

Между тем певец до дна осушил поданный кубок и, оглядев притихший зал, произнес низким, завораживающим голосом:

– Я вижу, здесь полно пьяниц и проходимцев. Пусть убираются, моя песня не для них! Бойцы-хартоги, подходите ближе, я буду петь для вас!

Не дожидаясь, пока слушатели соберутся, Феррен сел на стол, спустив вниз ноги в пыльных, истоптанных сапогах и положил на колени свой странный инструмент. Пальцы плавно опустились на струны, и он зазвучал.

Звуки, сперва тихие и будто бы неуверенные, постепенно набирали силу и вот уже неслись ритмично и жарко, как удары мечей. Мелодия проявлялась все четче и яснее, прокатываясь под крышей притихшей харчевни дрожащим яростным тембром. Далмире казалось, она слышит шум леса и стук своего сердца, когда вместе с Шенном они бежали, спасаясь от преследователей. Она слышала яростные крики бойцов, и струны под рукой певца стонали, как смертельно раненные животные… Резко прервав музыку, Феррен запел, и его низкий, мужественный голос заставлял вслушиваться в каждое слово:

Я вам песню спою, пусть услышат певца

Все ветра, от начала земли до конца.

Я хочу вам воспеть мощь стального клинка,

Хоть года уж не те и рука не легка…

Но клинок мой остер! Много тысяч дорог

Я прошел с ним бок о бок, свидетель мне – Бог!

Я смотрю на него: он мне ближе, чем брат!

Он в бою выручал, не желая наград.

Он сверкает, как смелость, как правда, он прям!

Он не может согнуться, он, как гордость, упрям!

Он – и хлеб, и защита, он – и верность, и честь,

Пусть не будет забыта ни обида, ни месть!

Зверь ли бродит в ночи иль разбойник в лесу —

Пусть боятся клинка, что с собой я ношу!

Хартоги завороженно слушали Феррена, и в их глазах оживали дороги и схватки, радость победы и смерть товарищей. Далмира оглянулась и неподалеку увидела Оллока. Наставник слушал песню с закрытыми глазами, и пораженная девушка разглядела следы слез на его щеках.

Клинок не ведает страха и, когда в ножнах, молчит.

Но, стоит взмахнуть им – и сразу

он голосом смерти кричит!

Я прошу, эту чашу мы поднимем за меч,

Чтобы преданность нашу нам до смерти сберечь!

И когда я погибну в неравном бою,

Пусть клинок мой положат в могилу мою!

Я вам спел, как сумел, пусть услышат певца

Все ветра, от начала земли до конца…

Песня закончилась, и быстрые пальцы певца в последний раз пробежались по струнам, заканчивая угасающий ритм. Некоторое время стояла полная тишина, словно все исчезли, унесенные магией песни. И в единый миг таверна взорвалась восторженными криками слушателей. Хартоги потрясали выхваченными из ножен мечами, кричали и топали ногами, бросая на стол и прямо под ноги Феррену полновесные и мелкие асиры – все, что было в карманах.

Певец довольно улыбался, покачиваясь от дружеских ударов по спине и плечам. Похоже, он к этому привык и не сердился. Взгляд его черных, широко поставленных глаз внезапно остановился на Далмире. Певец встал и подошел к ней:

– Я видел тебя в Круге, – сказал он. – Твоя красота подстать твоей смелости.

– Я не столь смела, как ты думаешь, – неожиданно для себя призналась девушка. Она вдруг почувствовала, что этому человеку можно сказать все, как есть. Его глаза требовали правды, искали ее. – Я просто бьюсь за свою жизнь. За жизнь, которая ничего не стоит.

Она думала, что Феррен не расслышит ее признания в окружавшем их шуме, но певец кивнул:

– Не каждый осмелится сказать то, что ты сказала. Я сложу о тебе песню, красноволосый хартог.

Он повернулся и ушел, оставив Далмиру в недоумении. Песню? Зачем?

День нового Круга настал. Далмира уже знала, что будет биться в паре. Но не знала, с кем. Облачившись в легкий, не стеснявший движений, – доспех, девушка нежно провела рукой по полированному древку копья. Это оружие стало частью ее. Она знала свое копье так, как не знал никто: каждую заклепку на древке, каждую зазубрину на лезвии… Она помнила, как и каким приемом сразила первого зверя, знала, что делать, если древко сломается или вырвется из рук…

Она стала сильной и научилась убивать, но не этого хотело сердце. Вокруг были люди, но она не видела человека. Спасший ей жизнь дикарь из далеких лесов казался туманным, полусказочным персонажем, таким, как погибшие когда-то хартоги, о великих подвигах которых слагались легенды. Если до смерти Кинары она билась, чтобы выжить, то сейчас она билась, чтобы выжить и спастись и когда-нибудь бежать из этого страшного, замкнутого круга. С каждым днем, с каждым новым Кругом в Далмире крепла уверенность, что это время близко…

Далмира вышла в коридор и встала напротив ворот. Она была готова. Проходивший мимо хартог дружески хлопнул по ее наплечнику:

– Удачи!

Она не ответила, но мысленно поблагодарила за участие, хотя знала, что пожелание удачи перед воротами – лишь ритуал, одна из устоявшихся традиций хартогов.

Слева встал напарник – невысокий коренастый боец с круглым щитом и мечом. Голову его закрывал шлем, и девушка никак не могла узнать напарника. Далмира сделала шаг, повернула голову и в прорези кожаного шлема увидела рыжие усы и бороду хелмара. Ее выпустили в паре с хелмаром! В Круге все хартоги – братья, говорил Оллок, и это так! Но этот разбойник был убийцей отца!

Почувствовав горящий взгляд, хелмар обернулся и, поглядев на Далмиру, коротко хохотнул. Его грубый смешок плеснул кровь в лицо Далмиры, и древко копья дрогнуло…

– Вы будете биться вместе, – сказал, вовремя встав между ними, Оллок. – Такова воля Тормуна.

Он перевел взгляд с одного бойца на другого.

– Идите!

Ворота Круга открылись.

Вращая оружием перед зрителями, Далмира не сводила с хелмара глаз. Он наверняка не забыл, как она хотела убить его! Значит, полагаться на него не стоит. Но как биться со зверем? Напарник должен защищать товарища как самого себя, ибо смерть одного хартога наверняка повлечет за собой смерть второго. Если их выпустили вдвоем, значит, в одиночку с таким зверем не справиться. Это проверено годами и смертями хартогов. Случалось, гибли даже трое бойцов…

Знак был подан. Далмира остановилась и приготовилась. Сейчас покажется зверь. «Только бы не моррон», – подумала девушка. Несмотря на все, что ей говорили, морроны не вызывали в ней ненависти, скорее презрение и жалость. Она не знала, сможет ли убить чернолицего, если окажется с ним в Круге, ведь он был совсем как человек! Далмира старалась не думать об этом.

Никто из хартогов не знал, с кем окажется в Круге. Это был случай, вернее сказать, не случай, а воля Тормуна. Она понимала, что вождь – не дурак и явно обрекать на смерть хартога не станет. Ему надо, чтобы зрителям казалось, будто силы равны, но откуда обывателям знать, насколько опасен тот или иной зверь? На этом он играл и будет играть еще долго…