Русич. Молния Баязида - Андрей Посняков Страница 58

– Вообще, не хочу я в Москву ехать, – быстро проговорил он, и, не давая княжичу опомниться, продолжил: – И здесь у меня дел много – Ферапонтов монастырь совсем обнаглел и на землицу мирскую людишек моих зарится.

– Ферапонтов монастырь? – Федор и Хвостин переглянулись. – Это где Феофан архимандритом?

Иван хмуро кивнул:

– Тот. Да еще спросить хочу…

Он вопросительно посмотрел на княжича.

– Спрашивай, – разрешил тот.

– Отроки да отроковицы-девы не пропадали ль в Переяславле?

– Пропадали, – удивленно ответил Федор Олегович. – По поручению батюшки Феоктист-тиун делом тем занимается. Пока глухо. А что, ты и здесь что-то ведаешь?

– Да есть одна подумка…

– Ну-ка, ну-ка, – выкладывай! – княжич так обрадованно-азартно потер руки, что Раничев мысленно похвалил себя – а ведь в точку попал с архимандритом! Ясно, к Феофану Федор Олегович явно не благоволит. Ну, хоть в этом повезло, вот уж, правду говорят – не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

Паломники подошли к Ферапонтову монастырю к ночи. В ворота стучать не стали – места вокруг были глуховатые, дикие, бывало, что и озорничал в лесочках разбойный люд – вряд ли б монахи открыли ворота. Отойдя к реке – та еще не замерзла, но вот-вот должна была схватиться первым ледком, – разложили у кручи костер, уселись, разделили на всех оставшийся хлеб с конопляным маслицем, запили водой из реки, спать не стали – чай, скоро и утро, а в обители чернецы встают рано. Кто-то, правда, и подремывал, а большинство слушали рассказ старшого, Герасима – невысокого мужичка с окладистой бородой и хитроватым взглядом. Был день мучеников Онисифора и Порфирия и преподобной Матроны, про них-то и рассказывал сейчас Герасим:

– Преподобную Матрону, Матрену зимнюю, недаром так кличут – зима с нее начинается, морозы прилетают от железных гор, замерзают реки, снег встает намертво. Тут, на Матрену-то, и смотри: ежели снежок местись будет, ежели тучи-облака небо затянут – к ненастному маю. Если ж иней поутру – хорошо овес уродится…

– Ну а ежели дождь? – перебил старшого Евсейко – темненький сероглазый отрок, имевший давно выстраданное намерение остаться в монастыре послушником.

– А ежели дождь, – Герасим повернулся к парню, – то к урожаю пшеницы.

– Хорошо бы – дождь, – мечтательно прикрыл глаза Евсейко. – В нашем селе пшеница бы уродилась, боярину бы оброк уплатили, тягло – и не голодали б… Инда во прошлый год все от голоду померли – и матушка, и братья-сестрички, – отрок вздохнул.

– Молиться надоть, паря, – утешил Герасим.

Отрок поднял голову:

– Так я и молюсь.

– Мало, надо больше, истовей, – наставительно заметил старшой, потом обернулся к костру. – Иване, брате, подкинь веток.

Задремавший было Раничев вздрогнул и поначалу никак не мог понять, куда делось только что снившееся ему полночное, сверкающее огнями, кафе с официантками-топлесс, пивом «Гессер», и длинным несмолкающим блюзом «Миднайт Спешиал».

– А, что такое? – Иван покрутил головой, грязная, отороченная собачьим мехом шапка его слетела, обнажив наголо бритую голову.

– Ты чего это, Иван, оголился, будто магометанин? – подозрительно поинтересовался Герасим.

– Парша, – подбрасывая в костер ветки, коротко отозвался Раничев. – Пришлось все состричь.

– Ничего, волосы-то не голова, отрастут, – резонно заметил кто-то.

Иван кивнул, подобрал с земли упавшую шапку, усмехнулся, представив, какой у него сейчас вид – башка бритая, бородища разбойничья, растрепанная – Лукьян – и тот не сразу узнал, чего уж говорить о Феофане. Впрочем, не его опасался Раничев – архимандрит вряд ли б что вспомнил – а мало ли, какие другие знакомцы встретятся?

– Иване, – прижался к нему Евсейко, спросил шепотом: – А правда говорят, будто царь магометанский хромой Тимур снова на нас походом идти собрался?

– Брешут, – лениво отозвался Иван. – Тимур сейчас Баязидку турецкого воевать хочет.

Герасим недовольно посмотрел на них и сплюнул:

– Нашли о чем болтать – о магометанских царях, прости, Господи!

– Так ведь интересно же! – поднял глаза отрок.

– В посте да молитве интерес твой должен быть, отроче! – вызверился старшой. – Инда, в обитель шествуешь. Молись, молись от соблазну мирского.

Отрок перекрестился.

Раничев посмотрел в небо – за рекой, на востоке, уже светлело, еще чуть-чуть – и засверкают зарницы. За лесочком, в обители, вдруг зазвонили колокола, разрывая предутреннюю ночную тишь, звон поплыл над притихшим лесом, над рекою и небольшим озером, скрылся за рощицей, растекаясь по давно сжатым полям и лугу.

– К молебну братскому звонят, – тихо заметил Герасим. – Ну, слава те, Господи, дошли! Вставайте, братие!

Паломники, помолившись, затушили костер и быстро направились вслед за старшим по узкой тропинке. Огибая неглубокий овражек, тропка нырнула в лесок и выскочила прямо к обители, окруженной рвом, пусть не особенно широким, но весьма внушительным. За высоким частоколом из крепких бревен виднелись увенчанные крестами церковные маковки и крыши, через ров был переброшен мосточек, по которому паломники, перекрестясь, и подошли к воротам. Герасим постучал.

– Кого Бог послал? – почти сразу же осведомились из-за ворот.

– Странники из Пронска, к благости святой приложитися, а кто и в послушники.

– Это ты, что ли, Герасим? – выслушав, поинтересовались за воротами.

– Я.

– Ну, погодь чуток. Посейчас, выйдет братие…

Герасим обернулся к своим:

– Ждем, братцы.

Раничев осмотрелся: рядом с обителью, за рвом, виднелось засеянное озимыми поле, чуть дальше – луг, видимо, пастбище, с другой стороны – малинник и огороды. Монастырь располагался на пологом холме, который со всех сторон обступали высокие сосны и ели. Иван усмехнулся – если брать обитель штурмом, из сосен этих можно будет устроить и перекидные мостки, и таран, и лестницы. А так, вообще, ров неплох, вот если б его чуть расширить и углубить, да выкопать рядом пруд – а то и не вода во рву, а так – лужа, курица вброд перейдет.

Заскрипев петлями, наконец отворились ворота. Открывший их чернец – плюгавенький и кривобокий – поздоровался с Герасимом, как со старым знакомым, и кивнул остальным:

– Заходите, братие.

Монастырский двор показался Раничеву не то чтобы тесным, но и не просторным – футбольное поле явно не напоминал, весь был застроен. Прямо напротив ворот высилась рубленная в лапу церковь, целый собор с маковками и шатрами, слева к нему была пристроена звонница с несколькими колоколами под крышей, справа крытые соломой кельи, а за ними многочисленные амбары и еще какие-то строения, по видимости, хлев и птичник – хозяйство у монастыря было богатое. Справа от ворот виднелась небольшая колодезь, из которой трудолюбивые послушники уже набирали воду.