Железный Грааль - Роберт Холдсток Страница 58

Тут в тени у дальней стены зала поднялся Ясон.

– Позволено ли гостю задать вопрос? – спросил он на языке Урты, запинаясь, но отчетливо выговаривая слова и, дождавшись кивка Урты, продолжал: – Единственный корабль здесь, насколько мне известно, – мой корабль, Арго, и девочка видела его причалившим среди битвы. Нет ли средства прояснить видение? Не найдется ли божества, или стихийного духа, или мудрой женщины, кто поможет растолковать подробности? Я был бы благодарен за некоторые подробности. Я вполне готов почтить божество жертвой, стерпеть шалости духа или подчиниться любой прихоти женщины. Мне нужны подробности. Нет ли средства?

Средства не существовало, о чем ему и было сказано. Катабах добавил:

– Имбас фораснай позволяет лишь мельком увидеть будущее и часто обманчив. Теперь мы на дур виатх – на развилке Тропы. И следует осторожно избирать путь. Видение девочки указывает наиболее вероятное будущее, но мудрый выбор поможет избежать злой судьбы.

Ясон глянул на меня, словно ожидая, что я растолкую невразумительное объяснение. Я только головой покачал. Прежде чем он отвернулся, в его глазах мелькнул отблеск былой приязни.

Собрание разошлось, и Мунду увели в женский дом, однако теперь как гостью, а не как пленницу. Она уже приняла диковатый вид, всегда, как я заметил, свойственный таким созревшим до времени пророчицам: волосы словно зажили собственной жизнью, глаза сверкают, движения птицы, легкие и осторожные, и взгляд уголком глаза. Только уголком глаза нам дано заглянуть в Иные Миры.

И она ни на миг не упускала из виду меня.

Катабах объявил, что срок его гейса прошел. Десять лет он носил меч и щит, но теперь возвращался на тропу Дуба. Правда, десять лет еще не истекли. Он отправился в женский дом и возлег с Риантой. Изучив полученное от него, она заключила, что в жидкости поистине содержится древесный сок.

После этого Урта утвердил окончание срока запрета. Он принял у старого воина меч и затупил его лезвие, затем наступил на клинок коленом и принялся медленно сгибать. Сам Катабах тоже приложил руку, и клинок наконец согнулся в кольцо, каковое предстояло бросить в реку.

Правду говоря, кое-кто из присутствующих знал, что Катабах на несколько месяцев отступал от гейса. То началось в Греции, в охоте на Куномагла, в походе на Дельфы. Когда раненый Урта решился вернуться на Альбу, Катабах с Манандуном должны были нарушить обещание, данное Ясону: сопутствовать ему в поисках сына. А такие обещания немало значили для этих почитателей быка и меча.

Ясон, оставив погоню за старшим сыном, явился к ним – я привел его, вернее, его видение – и вернул данное слово. Катабах меня заметил. Манандун, если и знал о моем вмешательстве, был слишком благоразумен, чтобы проговориться. Но то, что о нем знал Катабах, означало: он уже тогда отбросил металл и собирал перья для плаща и кору для маски.

Теперь Катабах раскрасил тело вайдой – лиловой краской, какой обычно наносят татуировки. На его теле их было уже немало, новые знаки были странного рисунка и служили установлению связи с землей, воздухом и водой – связи, разорванной за десятилетие службы в роли железного бича врагов его вождя.

Краткий обряд провели за низкой стеной, окружающей источник. Свидетелями были лишь Урта с Манандуном да я, помимо трех женщин, обихаживавших ключ и «плащ Ноденса»: покров из цветов и листвы, обвивавших бездонный пруд и осыпавших камни вокруг него.

Обнаженный Катабах являл собой впечатляющее зрелище: по мускулистому телу змеились и свивались в клубки картины, нанесенные голубой и лиловой красками. Их содержание по большей части было заимствовано из легенд. У меня ушел бы не один день, чтобы прочитать их, – скорее можно было бы разобраться в таком же изобилии резных знаков в каменных святилищах египтян. В кожу этого человека иглами была вколота не одна жизнь, но целая вечность знания. И Катабах сознавал, что оно непознаваемо. Взгляд, искоса брошенный им на меня, пока я разглядывал его кожу, говорил, что и он понимает: оба мы несем прошлое – кто на теле, кто внутри его.

Он не стал бы оспаривать, что моя тайная история, вырезанная прямо на живой кости, могущественнее, чем его, и все же мы были сродни друг другу, а чего ему недоставало в глубине чар, то он восполнял опытом, ибо жил полной жизнью, которой я всегда сторонился.

– Много ли ты повидал подобных церемоний? – кисло спросил он, поймав мой пристальный взгляд. Ему казалось, что, перевидав век за веком множество обрядов, я должен был потерять почтение к ним.

Но я ответил не кривя душой:

– Много, ни лишь изредка в них был глубокий смысл.

Он потянулся к железной бадье с ключевой водой и плеснул себе на лицо и на спину, держа ладони перед собой, чтобы видеть их очертания.

– Этот колодец глубок, – заметил он. – Не имеет ни возраста, ни дна. Он напоминает мне тебя. И королей. Урта – луна, растущая в нынешнем месяце. В следующем народится новая луна. Ты – утренняя и вечерняя звезда, следующая за ее блеском. Думается мне, Мерлин, ты будешь последним человеком, кто изопьет из этого колодца. Пока же будь другом правителям, что придут следом за Уртой.

Под торжественный напев Катабах возжег жизнь в каждом из рисунков на своей коже, отсчитав девятнадцать надрезов по девятнадцати фазам луны, затем накинул на себя короткую зеленую тунику и закутался в черный плащ, вышитый по краю нитью цвета ржавчины, и заколол его над сердцем брошью из янтаря с серебром – головой орла. Серпом он обрезал свои длинные волосы, оставив длину в палец, чтобы, смазанные глиной, они стояли торчком.

Сбрив и бороду, он покинул крепость, чтобы провести день и ночь в одной из рощ у Извилистой реки. С ним был мешок битой птицы. В уединении ему предстояло нашить на плащ перья орла, дрозда, жаворонка и журавля. Перья журавля отличались особым могуществом, давая защиту Гураноса – вездесущего бога вод, земли и воздуха. С этих пор Катабаху будет дозволено есть мясо журавля, запретное для всякого, кроме друидов.

В саду беспокойно и мучительно ожидали меня прежние аргонавты. Поразительное пророчество Мунды уже дошло до них, – как, хотел бы я знать? – и каждый страшился, что «злая участь» постигнет его прежде возвращения колосса. Особенно волновалась Аталанта.

– Правда ли? Правда? – повторяла она, и ее блестящие тревогой прекрасные глаза искали ответа в моих.

Мой ответ – что ничего еще не известно – привел ее в недоумение. Я не сразу сообразил, что вопрос ее относился к Уланне, а не к словам прорицания, предвещавшим смерть женщине. Правда ли, что в Тауровинде живет ее дальняя праправнучка?

Я ответил правдиво. Напомнил и о том, сколько веков и поколений разделяет двух женщин, двух охотниц – призрак и отзвук.

Аталанта дрожала. Тисамин встал рядом с ней, бросил мне предостерегающий взгляд. Быть может, его тревожило, что Аталанта унесет память о встрече с далекой родней в прежнюю жизнь, если найдется ее колосс и кошмар отлучения от Времени прекратится.