Месть князя - Юрий Маслиев Страница 59

Глава 17

Колымская трасса – душа Магадана – казалось, была спаяна не только вечной мерзлотой, но и похожими на нее душами сотен тысяч заключенных, шагнувших отсюда в ледяную пустныю Великого Севера навечно.

Завотделением эпидемиологической службы Дальстроя Евгений Сергеевич Лопатин вместе со своим шофером Угрюмовым посетили уже несколько лагерей, расположенных вдоль этой главной артерии, по которой шло снабжение края, вздыбленного, подобно гигантским волнам, чередой сопок, плавно переходящих одна в другую.

Как ни дешевы были рабочие руки зэков, рвущих жилы в этом аду, естественная убыль личного состава лагерей перешагнула все мыслимые и немыслимые границы рационального использования людских ресурсов. В Главном управлении лагерей всполошились. Конечно, речь шла не о пересмотре правил содержания ЗК. Сколько их останется в вечной мерзлоте – никого из администрации не волновало. А вот то, что темпы освоения Колымского нагорья не соответствуют плану, начальство волновало, и это еще очень и очень мягко говоря. За такое можно было и самим откушать лагерной баланды в лучшем случае, а в худшем…

По крайней мере, два начальника Дальстроя поплатились головой, и на очереди был третий. Дорога трудового подвига была устлана не только трупами народа, ради которого этот подвиг совершался, но и трупами энтузиастов-революционеров, что стояли у истоков революционного процесса и сейчас пожирали друг друга, как пауки в банке, под неусыпным взором своего вождя. Его, впрочем, в будущем тоже сожрут втихаря, умудрившись в конце пути, как шакалы, оплевать труп льва привселюдно.

Дикая эксплуатация зэков, жуткие условия содержания, беспредельная власть осатаневшей администрации, отсутствие медицинской помощи, эпидемии тифа, дизентерии, туберкулеза, цинги – косили людей тысячами. И хотя караваны судов выбрасывали на берега бухт Нагаево и Марчекан все новые и новые толпы рабов, рабочих рук не хватало. Поэтому начальство зашевелилось. Производственные нормы не уменьшились, но зэковский паек все-таки увеличился, хотя и незначительно, а по лагерям направлены санитарные инспекции с довольно широкими полномочиями. Эпидемии необходимо было остановить любой ценой. Поэтому санитарным инспекторам предписывалось привлекать к выполнению этой задачи любых специалистов.

Лопатин имел разрешение на доступ к информации о личном составе лагерей и даже военизированной охраны. Правда, каждый здравомыслящий человек понимал, что, имея доступ к таким сведениям, он сам рано или поздно будет ликвидирован – система не терпела свидетелей. В этой стране царил не закон Конституции 1936 года, а закон уголовной банды во главе со «всесоюзным паханом». Свидетель преступления должен исчезнуть. Да что там свидетели… Даже исполнители исчезали бесследно! Так, старых революционеров-чекистов убирали сотрудники Ягоды, которых потом сожрали выкормыши Ежова, а на них потом накинулась свора Берии и так далее, и так далее…

Но Лопатина мало волновали эти далекие перспективы. Так или иначе, он ознакомился со списками заключенных, прибывших с несколькими последними этапами, где и наткнулся на фамилию Муравьева. Узнав, что его отправили с очередным этапом дальше на Север, он с инспекционной проверкой (что, кстати, вменялось санитарному врачу в обязанность) кинулся по следам Михаила. Этап не так давно отправили по трассе в глубь континента, и он оставлял в каждом лагере по пути следования партии новоприбывших зэков.

Палатка, Усть-Омчуг, Омсукчан, Сеймчан, Оротукан – поселок следовал за поселком, лагерь за лагерем, в каждом из которых было проделано много работы. Почти весь медперсонал – врачи, санитары, следовавшие вместе с Лопатиным в небольшом автобусе, – был распределен по медпунктам. Было оборудовано несколько лагерных больниц. За пару месяцев этой длительной командировки комиссию Лопатина пополняли, догоняя в пути, новые специалисты и партии медикаментов. Но главной цели, ради которой Лопатин вырвался в эту поездку, он так и не достиг – следов Муравьева пока не было обнаружено. Однако впереди оставалось еще несколько лагерей, и Евгений не терял надежды.

Уже несколько суток взрывы следовали один за другим. Дорога упиралась в целую гряду сопок, поднимавшихся все выше и выше, круто обрываясь к притоку Колымы – Дебину – бурной, ледяной даже в жару реке, застывшей сейчас в мрачно-гранитном оледенении. От сильного мороза река, промерзшая до дна, давала достаточно широкие трещины в тех местах, где северный ветер сдувал со льда снег. Тонны взорванного грунта рушились с обрывов в устье, а затем в дело вступали муравьи-заключенные. Одни на носилках растаскивали мерзлый грунт, другие, вооруженные ломами, кирками, молотами, остервенело набрасывались на огромные каменные глыбы, преграждавшие дорогу. Как только площадка очищалась от завалов, к делу вновь приступали подрывники-вольняшки с помощниками из заключенных.

Михаил тоже входил в эту команду подрывников. Он, неожиданно для себя, быстро освоил подрывное дело, считаясь в своей бригаде одним из лучших специалистов. Муравьев снова почувствовал неясные ощущения, что когда-то он уже занимался подобным делом, занимался много, долго и упорно. Динамитные шашки, капсюли, бикфордов шнур – все это памятью отзывалось в его огрубевших ладонях.

Бригадиром у них был вольнонаемный подрывник – следовательно, на их бригаду закрывались липовые наряды. Нереальный план выполнялся, причем выполнялся на сто пятьдесят процентов. Поэтому, в отличие от других заключенных, бригада подрывников не страдала от голода.

Михаил сколотил вокруг себя спаянный коллектив уголовников, который представлял в лагере вторую – тайную власть. И хотя работа на «хозяина» считалась уделом ссученных воров, он пошел на это.

Отлынивать от работы было невозможно. Стране необходимо золото, и к отказникам применялись самые решительные меры. Их морили голодом, а наиболее активных – запирали в неотапливаемых карцерах, из которых чаще всего после ночи пребывания выносили заледенелые трупы. Часто, не мудрствуя лукаво, инсценировали побег и расстреливали отказников при попытке к бегству.

Даже самые рьяные хранители воровского кодекса, вначале проклинавшие авторитетного вора Барина, переметнувшегося к ссученным, были вынуждены признать его правоту и последовать его примеру – жизнь дороже любого кодекса.

После непродолжительной, но кровавой борьбы, как это случалось на этапах, Михаил стал верховодить в лагере под гордым названием Комендантский, который находился недалеко от поселка Ягодное. В поселке обитали вольнонаемные, располагались геологическое управление района, небольшие ремонтно-механические мастерские, обслуживающие золотодобывающие прииски, автобаза и даже конеферма, разводившая коренастых, но выносливых, морозостойких лошадок. Нравы здесь были до дикости просты. Как говорится: закон – тайга, медведь – хозяин.

Многие вольнонаемные, мало чем по своему характеру отличавшиеся от лагерных уркаганов – сильные, рисковые мужики (слабых Север ломал), – всегда имели шанс, и немалый, оказаться по другую сторону колючей проволоки.

Начальник опорного пункта Ягодинского НКВД капитан Чердынцев был мужик суровый, скорее даже – жестокий, со всеми атрибутами подло-ментовской хитрости, присущей его страшной конторе. По слухам, ранее он, будучи начальником НКВД в одном из областных центров, проштрафился, был понижен в звании и отправлен на периферию. Поэтому его подловато-злобной ярости и напору никто не удивлялся. Чердынцев хотел правдами и неправдами реабилитировать себя в глазах начальства, чтобы вырваться из этого гиблого места. Упор он делал на жестокость. Когда вольнонаемные пожаловались на то, что уголовники из лагеря чистят квартиры, делясь добычей с выпускавшим их караулом, этот дурак не придумал ничего лучшего, как поставить решетки на окнах всех жилых помещений для защиты от жулья. Теперь и поселок вольнонаемных стал похож на тюрьму [39]. А неприязнь, даже скорее – ненависть между зэками и вольными стала еще более лютой. Впрочем, этого Чердынцев и добивался. Divide et impera [40].