Кровь и честь - Саймон Грин Страница 59

С этими словами принц развернулся и, радостно посмеиваясь, скрылся в спальне. И Монах и Железное Сердце молча ждали, пока за ним закроется дверь. Едва это произошло, раздался скрип трущегося о металл металла, и латные рукавицы рыцаря сжались в кулаки.

– Я так хочу убить его, – сказал стальной великан тихо, – сильнее, чем когда-либо раньше.

– В свое время, – ответил Монах, – сейчас он еще нужен нам. Пока все уверены, что мы служим Луи, нас не решатся подвергнуть тщательной проверке. Хранительница Замка догадывается о нашем происхождении, но позиция, которую занял принц, заставляет ее молчать. Утишь свой гнев, друг мой. Луи полезен нам.

– Это когда-нибудь кончится.

– Верно, и тогда мы покажем ему, что значит настоящий страх и подлинные страдания.

Железное Сердце пошевелился, и сочленения его стальных доспехов негромко скрипнули:

– Этого мало. Сколько бы он ни страдал, этого недостаточно. Я хочу, чтобы он пылал и корчился от боли, как я все эти долгие годы.

Рыцарь взял свой шлем обеими латными рукавицами и снял его с головы. Мягкие отблески освещавших комнату ламп заиграли на мертвенно-белом лице. Кожа его обвисла и потеряла цвет. Ни капли крови не вылилось даже из рваной раны, зиявшей на месте прорубленного мечом левого глаза.

– Уже почти двенадцать лет, как я умер, – медленно произнес рыцарь. Слова давались ему нелегко, когда он заставлял шевелиться свои мертвые губы и язык, – двенадцать лет, как я продолжаю жить в этом проклятом аду. Все это я сделал с собой сам, Монах, только для того, чтобы отомстить человеку, лица которого я теперь даже и не помню. Всегда я был дураком в делах, в которых оказывалась замешана женщина. Сейчас все внутри меня гниет и разлагается, кости становятся хрупкими, и все-таки охранное заклинание не позволяет мне умереть. Я чувствую все, что происходит внутри меня, боль не дает мне покоя ни днем, ни ночью. Я не могу расслабиться и уснуть, я всегда чувствую себя ужасно измотанным! Иногда я думаю, что измотанность эта хуже, чем боль. Не можешь ли ты мне помочь, Монах? Ты так могущественен. Может, сумеешь сделать, чтобы я хотя бы немного поспал?

– Я бы помог тебе, если бы это было в моих силах, друг мой, – ответил Монах, – но проклятье, лежащее на тебе, я снять не в состоянии.

– Я больше не могу терпеть, – тихо простонал рыцарь, – просто не могу. Я сойду с ума. Я хожу, говорю и притворяюсь живым, но с каждым днем мне все труднее помнить, кем я был. Я теряю память каплю за каплей, остается только боль, злость и жажда разрушения. Луи клялся, что может помочь мне избавиться от проклятия и умереть. Но я все больше и больше убеждаюсь, что слишком нужен ему. Он не позволит мне уйти. Надежда покидает меня, Монах, а ведь это все, что у меня осталось.

– Крепись, друг мой, – ответил Монах, – ждать придется недолго, обещаю тебе. Продержись еще немного, и страданиям твоим придет конец. Даю тебе слово.

Железное Сердце посмотрел на Монаха, и мертвые губы его растянулись в подобие улыбки:

– Ты единственный, на кого я могу положиться, хотя я не знаю, принадлежишь ли ты к реальному миру. Меня это не волнует. Ты был и остаешься моим добрым другом. Боль немного отступает, когда ты рядом.

– Я не могу оставаться с тобой долго, Железное Сердце, но пробуду рядом столько, сколько удастся.

– Мне становится страшно порой, что когда наконец у меня будет возможность умереть, я не решусь сделать это. Мое существование хуже, чем любые адские муки, какие только можно себе представить, но смерть иногда пугает меня. Я не был плохим человеком при жизни, но с тех пор, как умер, цепляясь за свое жуткое существование, сделал много такого… Теперь мне всегда страшно – как умереть, так и продолжать тянуть эту лямку.

– Не надо бояться, – утешил Монах рыцаря, – я ведь здесь, с тобой.

Они еще какое-то время проговорили вдвоем. Тихие отстраненные безжизненные голоса были едва слышны в огромной комнате. Наконец Монаху пришло время уходить, и всколыхнувшийся воздух поглотил его. Железное Сердце водрузил лишенный герба шлем на свою мертвую голову и замер в углу. Спустя какое-то время далекий печальный голос тихо запел очень известную лет десять назад песню о трагической любви благородного рыцаря к одной недостойной даме.

* * *

На крыше стражники гонялись за горгулями. Безобразные серые чудовища проворно перемещались туда-сюда по неровной, покрытой шифером поверхности, с удивительной ловкостью ускользая от сетей стражников. Полная луна в изумлении взирала на все происходящее внизу. Тишину ночи нарушали ругательства и тяжелое дыхание стражников да издевательское хихиканье неизменно ускользавших от своих преследователей горгуль. Дамон Корд, стоя на вершине трубы дымохода, выкрикивал команды, актуальность которых теряла свой смысл раньше, чем помощник Хранительницы успевал отдать их. Горгули выказывали завидную ловкость.

Катриона Таггерт выбралась на крышу через аварийный ход. Вздрогнув от порыва пронизывающе холодного ветра, она с раздражением огляделась вокруг и покачала головой. Мало ей проблем, так вот нет же, Хранительница получила указание не уничтожать горгуль, а захватить всех их целыми и невредимыми. Она решилась бы плюнуть на этот приказ, если бы он не исходил от самого регента. Катриона едва сдержалась, чтобы не сказать ему об этом. Очевидно, при дворе все еще продолжали надеяться, что, когда нереальное удастся обуздать, горгули снова превратятся в статуи. Вот поэтому регент и приказал вылавливать их. Граф Вильям человек рачительный и не хочет тратиться на новые изваяния, вырезать которые из камня будет стоить немалых денег. Из-за этого Таггерт не только не имела права уничтожать разбуянившихся горгуль, но обязана была даже следить, чтобы они не получили повреждений во время поимки. И вот теперь несколько самых лучших людей Хранительницы точно полные идиоты прыгали по крыше с огромными сачками, будто бы у них и дел других нет, кроме ловли этих гигантских сумасшедших бабочек.

«Надо наконец поймать хоть одну, – пронеслось в голове у Таггерт, – а то как бы люди не взбунтовались».

Хранительница стала осторожно карабкаться по неровной крыше к Дамону Корду. В другое время она, возможно, не отказала бы себе в удовольствии отдать дань восхищения архитектурному маразму тех, кто спроектировал и построил все это нагромождение шифера, черепицы, всевозможных размеров и форм труб, фронтонов, выступов и углублений. При свете полной луны картина представлялась весьма живописной. Крыша здорово подходила для того, чтобы на ней кого-нибудь ловить. Особенно горгуль, гадких приземистых зубастых чудовищ с когтистыми лапами и короткими крыльями наподобие тех, что бывают у летучих мышей. Благодаря им горгули могли подскакивать и скользить в воздухе на высоте нескольких футов от поверхности крыши. Они были довольно опасны и злокозненны, но, к счастью, пока им не удалось причинить какого-либо серьезного вреда гонявшимся за ними стражникам. Вероятно, потому, что проклятые твари, которым за всю их жизнь не случалось так мило развлекаться, слишком много хохотали.

Таггерт с раздражением наблюдала, как один из воинов медленно подкрадывался к скользящей над поверхностью крыши горгулей, которая, радостно повизгивая, старательно сбавляла скорость, приближаясь к тому месту, где стражник рассчитывал поймать ее. Разумеется, в ту минуту, когда ловцу удалось подойти к твари достаточно близко, чтобы накинуть на нее свой сачок, она, рванув с места, скрылась с глаз. Стражник ошалело завертел головой, а потом бросил под ноги свой сачок и принялся исступленно его топтать под истерический хохот собравшихся позабавиться этим зрелищем горгуль. Двое других воинов попробовали напасть на мчавшуюся тварь с разных сторон, но чудовище вдруг резко остановилось, и оба ловца, столкнувшись друг с другом, разразились потоками страшных ругательств под заливистый хохот горгуль. Больше всех веселилась героиня последней сцены. Дамон Корд, размахнувшись, обрушил на нее свою кувалду, угодив чудовищу прямо в левое ухо. Горгуля удивленно посмотрела на обидчика и, моргнув, упала на крышу. Стражники, быстро выпутавшись из своей сети, накинули ее на горгулю.