Рабыня Гора - Джон Норман Страница 59

— Я буду первым в Табучьем Броде, — прошептал Брен Лурт. — И когда я стану первым, Мелина отдаст тебя мне.

И скользнул в темноту.

Подтянув колени к подбородку, я, дрожа, съежилась на соломе.

Я рыхлила сухую землю вокруг корней сула.

Вот уже двадцать дней я в Табучьем Броде.

Рукоять мотыги длиной футов шесть. Наконечник железный, тяжелый, шириной по режущему краю около шести дюймов, к рукоятке сужается до четырех. Рукоять вставляется в округлый паз. Чтобы крепче держалась, туда же вгоняют клин для уплотнения.

Слишком громоздкое для меня орудие. Никудышная из меня крестьянская рабыня.

Трудно выразить словами, как тягостно, особенно для такой хрупкой девушки, как я, деревенское рабство.

Я выпрямилась, расправила плечи. Ломило спину. Поднеся ладонь козырьком к глазам, глянула вдаль.

По дороге из Табучьего Брода, согнувшись, волоча за две ручки тележку, брел Туп Поварешечник, бродячий торговец.

Я посмотрела на свои руки. Ободранные, грязные, покрыты мозолями. Просунув палец под веревочный ошейник, чуточку оттянула его от шеи, вытирая пот и грязь. Веревка царапала шею, но снять ее нельзя. Как-никак символ рабства.

День здесь начинается рано. Мелина отпирает замки на нашей клетке еще до рассвета.

Выбравшись наверх, мы встаем перед ней на колени, преклоняя к ее ногам головы. А она держит наготове плеть. Она — наша хозяйка.

Мы должны подоить верров, собрать яйца вуло, напоить слинов и задать им корма и вычистить их клетки.

Но вот утро в разгаре — мы возвращаемся к хижине Турнуса. Там, под хижиной, для нас выставляют миски с кашей — пищей рабов. Кашу надо съесть, миски дочиста вылизать. Едим мы стоя на коленях или лежа на животе, руками еды не касаясь — так положено крестьянским рабыням.

После еды начинается настоящая работа. Натаскать воды, принести дров, обработать поля. Дел в селе много, самых разных — конца-края им нет. И основная их тяжесть ложится на рабынь. Работай — или умри. Иногда в поле нас подстерегают местные парни. Связывают, насилуют. Никому до этого и дела нет: мы — рабыни.

Каждая косточка ноет.

Дней десять назад Турнус пахал на мне. Бесков он не держит. Рабыни дешевле.

Тогда я впервые отведала плетки.

Вместе с другими девушками меня впрягли в плуг, и, обнаженные, понукаемые хозяйской плетью, мы, обливаясь потом, потащились по борозде. Склонившись вперед, медленно продвигались мы, зарываясь ногами в землю. Тяжелая сбруя впивалась в кожу. И вот потихоньку погрузился в землю огромный лемех, отваливая в сторону увесистые пласты почвы. Всего несколько ярдов — и, кажется, я сейчас лягу и умру. Кто заметит, если я буду тянуть не в полную силу? Вот тут-то впервые на мою спину и опустилась плетка. Не грозная плетка-пяти-хвостка, предназначенная для сурового наказания провинившихся рабынь, а легкий, в одну плеть, хлыстик, чуть больше мягкого кожаного — им лишь слегка подхлестывают впряженную в плуг скотину, чтоб пошевеливалась. Но спину мою он ужалил, точно ядовитая змея, точно винтовочный выстрел. Я и не представляла, что это так больно. Плеткой меня били впервые.

— А ну, Дина, тяни сильнее! — прикрикнул Турнус.

— Да, хозяин! — И я впряглась что было сил. Он не рассердился. Спина болела, точно огрели раскаленным прутом.

Ну и боль! Какова же тогда настоящая рабская плетка? А ведь под нее можно угодить за любую малость — даже и не поймешь, чем разгневала хозяина. А могут высечь и вовсе без причины — просто потому, что так хозяину угодно. Девушка, что некогда звалась Джуди Торнтон, впервые отведала плетки. Я горестно застонала. Теперь рабство виделось мне в новом свете. Что ж, буду неукоснительно выполнять все, что требуется.

Но не прошло и часа, как я рухнула без сознания в борозду.

Смутно помню, как сзади на шею легла рука Турнуса и голос Ремешка проговорил: «Не убивай ее, Турнус. Разве не видишь — она просто хорошенькая рабыня, ее дело — ублажать мужчин, а не тянуть в поле лямку».

— Мы и без нее все вспашем, — вступилась за меня Турнепс.

— Сколько раз пахали, — поддакнула Редис.

— Не ломай ей шею, хозяин, — взмолилась Верров Хвост. Турнус убрал руку.

Помню, он связал мне за спиной руки, крепко стянул лодыжки и оставил меня в поле. Я снова потеряла сознание. Вечером Турнус притащил меня в село на плече и швырнул среди свай своей хижины.

— В чем дело? — спросила Мелина.

— Больно хилая, — ответил Турнус.

— Я сама убью ее. — Из-под груботканой одежды она вытащила короткий нож. Я, нагая, связанная, приподнялась на локте у ног Мелины и с ужасом уставилась на нее. Держа нож наготове, она приближалась.

— Пожалуйста, не надо, госпожа! — зарыдала я.

— Иди в дом, женщина, — зло бросил Турнус.

— Тряпка ты, Турнус, — выпалила Мелина. Но нож убрала и выпрямилась. — Зря я за тобой пошла!

Он молча смотрел на нее.

— Могла бы стать спутницей предводителя касты целого округа, — шипела она. — А вместо этого я — подруга деревенского предводителя. Могла бы в округе первой быть. От тебя слинами воняет и твоими девками.

Надо же, тут рабыни стоят — и такие слова!

— Тряпка ты и дурак, Турнус! — не унималась она. — Презираю тебя!

— Иди в дом, женщина, — повторил он.

Сердито отвернувшись, Мелина стала карабкаться по лесенке в хижину. На последней ступеньке снова взглянула на него.

— Недолго тебе владычествовать в Табучьем Броде, Турнус! — И исчезла в хижине.

— Развяжите Дину, — приказал Турнус, — и отнесите в клетку.

— Да, хозяин, — ответили девушки.

— Бедняжка Дина, — проронил, глядя на меня, Турнус, когда с меня сняли веревки. — Никудышная ты скотинка. — И, ухмыльнувшись, пошел прочь.

Я с яростью вонзила мотыгу в землю. Конечно, скотина я никудышная! И не моя вина, что я не рабочая скотина, как многие деревенские девахи. Марла, Чанда, Донна, Бусинка — все они на моем месте оказались бы ничуть не лучше! Да и Лена или Этта не намного меня бы превзошли! Посмотрела бы я, как Марла тащит плуг! Ничего бы у нее не вышло! Я с яростью вонзила в землю мотыгу. Я здорова, жизнь во мне так и кипит, но я не сильная, не могучая. Ну что я могу сделать! Я маленькая, хрупкая, слабая. В этом нет моей вины. Может, я и красивая, но что проку в красоте, когда за твоей спиной плуг и хозяин поднял плетку? Турнус разочарован моей слабостью.

С бешенством ковыряла я землю мотыгой. Мне даже воду в поле тяжело таскать — моим ли плечам сражаться с огромным деревянным коромыслом и подвешенными к нему ведрами? Случалось, я падала, и вода проливалась. К тому же я медлительна. Иногда подруги-рабыни брали на себя то, что тяжелее из моей работы, а я делала за них что попроще. Но меня это удручало — им же тоже трудно. Хотелось делать свою работу самой. Просто я слаба — потому и не гожусь в крестьянские рабыни.