Орден Сталина - Алла Белолипецкая Страница 59

В шесть часов вечера Миша и Николай беспрепятственно покинули Комиссариат внутренних дел. Коле отметили его пропуск, на котором значилось, что он вошел в здание в 8.45 утра (Стебельков расстарался), и студенты МГУ из прохлады лубянского вестибюля вышли на раскаленный асфальт самой страшной в Москве площади. Памятник Дзержинскому работы скульптора Вучетича еще не был установлен в ее центре; пространство площади крест-накрест пересекали трамвайные рельсы. Некоторое время Кедров и Скрябин шли молча, словно опасаясь, что за ними невидимками следуют сотрудники товарища Ягоды. И лишь в Театральном проезде Мишу прорвало:

– Ну, спасибо тебе за твое порученьице! – воскликнул он. – Я чуть не умер сегодня!

– Я тоже, – признался Коля, – я – тоже…

И, опуская самые скверные подробности, он поведал своему другу о том, что приключилось в расстрельном подвале. И о том, как всё закончилось.

Семенов с самого начала почуял в ней опасность, но вовсе не для возглавляемого им проекта «Ярополк»: тайного лубянского Ордена, любимого детища Сталина. По совести говоря, плевать было Григорию Ильичу на «Ярополк» и, уж конечно, трижды плевать ему было на интересы товарища Сталина. Проект, по крайней мере, был Семенову полезен, давал ему широчайшие возможности делать то единственное, в чем он находил удовольствие: наблюдать, как терзаются и умирают люди. Странное дело, но это позволяло ему снова ощутить внутри себя нечто вроде души, в действительности давным-давно им утраченной. А Сталин только мешал комиссару госбезопасности, был фактором неопределенности, который вечно приходилось принимать в расчет.

Анна же Мельникова, по мнению Семенова, была опасна для него лично. Он почувствовал это еще тогда, в вестибюле Наркомата внутренних дел, когда она заикнулась о его изображении на кинопленке. Григорий Ильич никогда специально не фотографировался, не имел такой привычки (случайные газетные снимки, где лицо его выходило смазанным, в расчет не шли). А уж в объектив кинокамеры он и вовсе никогда не попадал – до злополучного Беломорканала. Потому-то слова Анны и явились для Семенова сущим откровением.

Справедливости ради надо отметить: Григорий Ильич не сразу решил столь быстро и круто разобраться с Анной. Поначалу ему подумалось: а не сделать ли ему красавицу ненадолго своею любовницей, прежде чем ее уничтожать? Но, увидев в ней явную и нескрываемую неприязнь к себе, понял, что не стоит откладывать дело в долгий ящик.

Сон Анны – о карлике-почтальоне – был верным от начала до конца. От своих нанимателей Семенов и впрямь получил распоряжение покончить с «Горьким»; на то были особые причины. Так что Григорию Ильичу требовалась кандидатура: на кого возложить ответственность за уничтожение летучего агитатора. И он выбрал Анну, решив разом избавиться от двух проблем: и от пронырливой бабы, чуть было не раскрывшей его тайну, и от опасности разоблачения его, Григория Ильича, как тайного организатора страшной авиакатастрофы. Именно Семенов написал, ловко подделав почерк Благина, то самое письмо, которое очутилось затем в Анниной сумочке. И красавица ничуть не ошиблась, предположив, что автор этого эпистолярного шедевра – иностранец.

Но теперь, когда обнаженное тело прекрасной молодой женщины лежало перед ним на каталке в морге, чекист не испытывал торжества, а терзался крайне неприятными мыслями. Как могло случиться, что он не предвидел ни появления того существа из ямы для трупов, ни побочного эффекта от произнесенного им заклятья, ни, наконец, наличия у Анны знаний об эзотерических обрядах, каковые – знания – едва не послужили к его, Григория Ильича, уничтожению?

– Прикажете кремировать тела, товарищ Семенов? – обратился к нему Стебельков – очень кстати оказавшийся в здании Наркомата, когда случилась неприятность с расстрелом, и взявший на себе почти все последовавшие за этим хлопоты.

Тел и вправду было несколько: чуть поодаль на каталках лежало то, что осталось от трех палачей НКВД (останки одного из них продолжали подергиваться), а также длинное худое тело исхлестанного ремнями узника – Колиного двойника.

Происходило всё это за несколько часов до того, как Скрябин вошел в «библиотеку».

Григорий Ильич, поглощенный своими мыслями, Стебелькову не ответил. Никогда еще прежде не случалось комиссару госбезопасности настолько попадать впросак. А между тем разгадка была проста.

Да, Семенов не знал, что Николай Скрябин теряет в его присутствии значительную часть своих особых способностей, но не ведал чекист и того, что он сам в присутствии Скрябина также утрачивает почти все таланты, какими владеет. А таланты эти были немалыми. Неудивительно, что Григорию Ильичу так легко удалось одарить Анну бессмысленным и мучительным даром пророчества.

Выглядевший практически обыкновенным человеком и живший почти как все остальные люди, Семенов обладал не только способностью прочитывать чужие мысли (по крайней мере те из них, которые лежали на поверхности – вроде помыслов Анны о том, что хорошо было бы отправиться на Центральный аэродром снимать авиационный праздник). Нет, главный талант Григория Ильича состоял в другом: он мог видеть прошлое, настоящее и будущее как одно целое. Ибо греческое слово δαιμων (которое правильнее было бы произносить даймон, а не демон, как привычно нашему уху) как раз и означает «сведущий дух».

И теперь, когда Скрябин находился далеко, ничто не мешало дару Григория Ильича проявиться во всей полноте.

Окончание подвальной истории было, пожалуй, самой безумной и авантюрной частью Колиного плана. Анна, конечно, понимала это, но беспрекословно согласилась участвовать. Если б ей было известно, что до неё Скрябин только один раз попробовал осуществить такую штуку – да и то на своем коте Вальмоне, она, может, и заколебалась бы. Но выбора у неё всё равно не было.

– Ложитесь на пол, – велел Скрябин и, как только она исполнила это, принялся расставлять вокруг неё ритуальные свечи и рисовать мелом на полу какие-то знаки, сверяясь при этом с не очень большой по формату книгой, принесенной им в заплечном мешке среди прочих вещей. Выражение Колиного лица было напряженным и упрямым.

Красавица с любопытством – без малейшего страха – следила за его действиями. Только теперь, когда он сбросил с себя чужой пиджак, когда стёр грим, уродовавший его лицо и превращавший в седые космы его черные волосы, Анна поняла, что спаситель её был юношей, почти мальчиком, и что он исключительно хорош собой.

Коля тем временем завершил свои приготовления.

– Прикройте глаза и лежите спокойно, не двигайтесь, – сказал он, а затем принялся вслух читать текст из своей книги.

Это было издание на французском языке, и раздел, который Николай открыл, назывался Simulacres [6].

Поначалу вроде бы ничего и не происходило. Анна лежала себе среди горящих свечей, как покойница на отпевании, и даже воздух вокруг неё не колыхался. Перемены начались минуты через две: тело Анны вдруг стало само собой приподниматься над пыльным полом, и со всех сторон красавицу обволокли пылевые завихрения. Зависла она невысоко – в каких-нибудь тридцати-сорока сантиметрах над серыми каменными плитами. И – не открыла при этом глаз, не произнесла ни слова, не шевельнула даже пальцем.