Железные волки. Небо славян - Александр Кудрявцев Страница 59

Он набрал воды в мех и вернулся в пещеру, решив переждать еще с пару суток. Лег на шкуры и снова встретился взглядом с живыми глазами нарисованных лиц. И опять ему показалось, что все эти незнакомые люди смотрят с непонятной ему нежностью и печалью, словно жалеют его.

Торстейн закрыл глаза, вдруг почувствовав, как непонятное, но пронзительное чувство тоски защемило в сердце, разойдясь по телу волной внутренней боли, – как будто проснулся среди зимнего мрака, а утро все не настает. Душная ночь течет прямо по жилам, копясь и превращаясь в груди в черный ком волчьего воя, рвущегося из глотки, как тошнота. И прямо сейчас, вот так сразу, ты готов отдать полжизни за один луч света из-за края темной земли. За один взгляд человека, знающего, отчего ты не спишь.

Внезапно что-то коснулось его ноги. Он вскочил, сжимая секиру, и похолодел, увидев у ноги большого дымчатого кота. Тот внимательно и равнодушно смотрел на него светло-зелеными глазами, а потом куда с большим интересом перевел взгляд на мешок с копченым мясом, лежавший рядом.

– Он просто хочет есть, – раздался в пещерном полумраке тихий мелодичный голос, и из-за поворота показался человек в сером балахоне, опоясанном простой веревкой.

Торстейн отскочил, выставив перед собой оружие.

– Не пугайся. Я знаю, кто ты. Но я не воин. Я монах.

– Это ты приходишь сюда рисовать лица? – Торстейн, подумав, опустил секиру.

– Да.

– Они смотрят… будто живые, – сказал Коровий Знахарь и облизал вдруг пересохшие губы.

– Божественное вдохновение может оживлять даже камни. – Монах прищурился, коснувшись пальцами светло-розовых бутонов, невесть как проросших из голой глыбы. Торстейн неожиданно для себя опустил глаза под его взглядом. – Хочешь, я расскажу, что они видят?

Знахарь промолчал.

– Они видят, что месть свершилась. Костер внутри погас, но перед этим выжег все, что могло гореть, – заговорил монах. – Они видят, что ты вскоре подашься на родину, попытаешься вернуться к прежней жизни. Но каждую ночь у твоего порога будет стучать сухая ветка памяти, и каждое утро с твоих пальцев будет струиться кровавый след. Потому что смертельные враги связаны ненавистью крепче, чем кровные братья, а Кровопийца никогда не напьется впрок.

Они видят, что вскоре ты решишь, что твоя нить подошла к концу. В груди будет пусто и гулко, будто в заброшенном храме. Однажды в этой пустоте ты услышишь голос, который прикажет тебе жить и приведет к нам.

– Кто вы?

– Мы – цветы на камнях. Мы – тишина внутри грома.

– Зачем вы бежали сюда от настоящей жизни? – прошептал Торстейн, медленно опуская секиру.

– Мы не бежали, – сказал монах. – Мы возвращались к ней.

* * *

Мир устроен так, что люди смеются над чужими ошибками, но учатся – на своих. Так что мы еще договорим, – прошептал Торстейн вслед давно умолкшему шороху шагов. – Я знаю, что мы еще встретимся. А пока…

Он закрыл глаза, заткнул секиру за пояс и забормотал, сложив руки лодочкой на груди:

– Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизятся: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым. [59]

Варфоломей закончил шептать молитву и сотворил крест секирой по имени Мария Магдалина.