Мост над бездной - Гарри Тертлдав Страница 59

«Она сама во всем виновата, — решил он. — Если бы она уступила, как ей и положено, ничего этого не произошло бы».

Прелат знал, что пытается успокоить совесть. Это знание не мешало ему гневаться на Ингегерд и на себя. Вскоре оно не помешало ему гневаться на нее вместо себя.

Когда это до него дошло, он очертил напротив сердца знак солнца.

— Фос! — воскликнул Ршава. — Не дай мне вести себя так!

Но молитва показалась ему слабой, бесполезной и пустой. Такими в последнее время казались все его молитвы владыке благому и премудрому. Что сделал Фос в ответ на его все более отчаянные воззвания? Что-нибудь? Хоть что-то? Насколько Ршава мог судить, ничего.

И что это означало? Он вновь и вновь спрашивал себя и шарахался от приходящих на ум ответов. Теперь же, трясясь на юг по заснеженной равнине в седле хаморской лошадки, он впервые по-настоящему задумался над ними.

Мир, где он живет, — поле битвы между Фосом и Скотосом, между светом и тьмой, между добром и злом. Этому Ршаву научили с детства, в это он верил и сейчас. От границы с Макураном до границ Халоги не нашлось бы видессианина, который не согласился бы с ним.

Видессиане поклонялись Фосу. Они молились благому богу. Все они верили, что в конце концов Фос восторжествует, что он заключит Скотоса в вечный лед и в мире воцарится добро. И Ршава верил в это с детских лет — но верил бездумно. Так школьник не подвергает сомнению то, что ему рассказывают на уроке.

Теперь, вместо того чтобы просто верить, он задумался. Каковы доказательства?

— Священные писания Фоса, — произнес он вслух, как будто кто-либо (возможно, его лошадь) это отрицал.

И все было прекрасно… пока Ршава не начал сравнивать священные писания с тем, что видел вокруг себя. Грех расцвел пышно, как никогда. Империю Видесс пожирала гражданская война. На ее территорию ворвались хаморы. Они бродили по ней где хотели и делали все, что хотели. Магия и молитвы оказались бессильны их остановить.

— И Фос оказался глух к моим молитвам. Ни одной из них он не услышал, — поведал Ршава лошади. — А может быть, и услышал, но у него не нашлось сил ответить. И все же я могу проклинать, и когда я это делаю, проклятие срабатывает.

Он вспомнил лежащее на снегу тело Токсара. Вспомнил, как тряслась под ногами земля и рушились стены Скопенцаны. Вспомнил, как валились с лошадей кочевники и как другие замертво падали в лесу. И вспомнил, как упала на пол фермерского домика Ингегерд, женщина, которую он… любил? И которой дал идеальный повод его ненавидеть. Ингегерд, которая изо всех сил старалась его убить.

Нет, даже в седле он не сможет уехать от того, что натворил. Он везет это с собой — куда угодно и навсегда. Воспоминания никогда не уйдут. А что они значат для него, для империи и всего мира… он все еще размышляет над этим. Он подозревал, что будет размышлять еще долго, если в этом обезумевшем мире у него окажется время на долгие размышления.

Тем временем он ехал на юго-запад. До тех пор пока Ршава находился на открытой местности, он почти не испытывал страха. К лучшему или к худшему — к лучшему и к худшему, — но проклятия защитят его от варваров, если он заметит их раньше, чем они подберутся на расстояние выстрела из лука. Он начинал тревожиться, лишь когда приходилось ехать через лес. Из засады на него могли напасть быстрее, чем он заметит нападающих.

Но все такие места он миновал благополучно. Постепенно Ршава пришел к выводу, что хаморов в лесу можно не опасаться. Ведь они степняки, и лес для них место странное, тесное и опасное. Однако другой вывод, сделанный позднее, заставил его вновь насторожиться. Хаморы могут и не рыскать по лесам, зато там могут скрываться бандиты-видессиане, которых не напугаешь высокими деревьями и мрачными тенями.

На ночь прелат остановился с подветренной стороны каменной ограды — лучшего укрытия он отыскать не сумел. Если он не станет разводить огонь, то может привлечь волков, а если станет, его могут заметить бандиты. Решив, что люди опаснее, Ршава предпочел темноту. И лишь после полуночи ему пришло в голову, что он словно оказался во владениях Скотоса.

Он поужинал копченым мясом и мукой грубого помола, смочив ее водой из растопленного во рту снега. А ведь это Ингегерд догадалась пошарить в седельных сумках хаморских лошадок. Она многому его научила — и многому из этого он предпочел бы не учиться.

— Дело сделано, — сказал он и вздрогнул от звука собственного голоса. Если не считать споров с собой, Ршава мало говорил с того момента, когда отъехал от фермы, где все еще лежала Ингегерд. Но все же он повторил: — Дело сделано, — и добавил: — Его нельзя изменить. Теперь уже ничего нельзя изменить. И с этого места я буду жить дальше.

Натянув на себя всю одежду и завернувшись во все имевшиеся одеяла, он улегся на снег. Если забыть о лошадях неподалеку, вокруг него словно раскинулся ад Скотоса — темная и замерзшая пустыня. Если он закоченеет насмерть, сильно ли изменится мир? Или нечто подобное было, есть и останется навсегда?

Ршаву затрясло, но не от холода. Он не мог закрыть глаза, страшась, что утром не проснется…

Но он проснулся — и начал возносить молитву Фосу в благодарность за то, что благой бог дал ему сил пережить долгую и холодную ночь. Знакомые слова застревали в горле, словно они там замерзли. Что сделал благой бог для Ршавы, для Скопенцаны, для Видесса? Насколько прелат мог судить, ничего. Нет, царящий вокруг хаос — наверняка работа Скотоса.

«Так мне что, следует теперь восхвалять темного бога?» Он отшатнулся от черной мысли, как отпрянула бы от скорпиона степная лошадка. Но, засев в голове, эта идея уже отказывалась уходить.

После завтрака, ничем не отличавшегося от ужина, Ршава поехал дальше. И вновь ему хотелось оставить у каменной ограды идею восхваления Скотоса. И вновь ему пришлось везти ее с собой, независимо от желания или нежелания. «Если я доберусь до столицы, сколько к тому времени наберется мыслей, от которых мне захочется сбежать?»

Но какой у него имелся выбор? Если Ршава не попытается добраться до столицы, то что ему делать? Единственная альтернатива, пришедшая в голову, — броситься с обрыва. Тогда он будет свободен от мира, а мир освободится от него.

Он покачал головой. Для этого решения он слишком горд — и слишком боится того, что произойдет, если он ступит на Мост Разделителя с душой, все еще запятнанной недавними грехами. Нет, ему остается только ехать дальше, в город Видесс.

И к тому времени, когда Ршава туда доберется, ему будет что сказать, и даже немало сказать, горделивым и умным богословам, никогда не высовывавшим носа за стены имперской столицы. Они видели мир в одной перспективе, видели его таким сотни лет. А у него теперь имелась иная точка зрения — по его мнению, более правдивая.

Они не захотят его слушать. В этом прелат не сомневался. Эти высокомерные ничтожества уверены, что знают ответы на все вопросы. Но если он покажет им правду, если ткнет в нее носом, как они смогут ее отрицать? Посылая его в Скопенцану, они знали, что он умелый богослов. И опыта ему требовалось набраться не в этом, а лишь в том, как управлять храмом. Что ж, теперь у него есть и этот опыт, и кое-что в довесок.