Некромерон - Олег Угрюмов Страница 6

А через две недели после этого необычайного происшествия, взволновавшего весь Булли-Толли, городские стражники выловили из грязной воды крепостного рва знаменитую зеленую шляпу с пестрым петушиным пером. Перо было изрядно потрепано, шляпа — в бурых пятнах — выглядела так, будто ее жевали изголодавшиеся козы. И это все, что осталось от знаменитого вора.

Но если столица кипела и бурлила от самых невероятных слухов и предположений, то в герцогских землях по-прежнему царили тишь, гладь да Божья благодать, словно в какой-нибудь мирной глухой провинции.

* * *

Крестьяне из деревушки Виззл, что лежала неподалеку от Кассара, старательно ухаживали за замковым парком и чистили пруды, а староста Иоффа еженедельно отправлялся в безлюдный господский дом и проводил там по нескольку часов. В самом замке — якобы пустом и безлюдном — по вечерам зажигались голубые огни в угловых башнях, на которых гордо реяли новехонькие, совершенно не потрепанные ни временем, ни непогодой знамена. И целые орды летучих мышей из окрестных лесов слетались к донжону и водили вокруг него бесконечные бесшумные хороводы в черноте ночи.

Эти сведения раскопал как-то пронырливый репортер из столичной газеты, решивший написать сенсационную статью об исчезновении упомянутого нами Сегуги. Он провел в окрестностях замка да Кассар полторы недели, наблюдая за герцогским домом и подпаивая в харчевнях неразговорчивых местных жителей. Утверждали, что из Виззла он успел послать почтового голубя с запиской, в которой просил оставить целую страницу для своего невероятного материала, после чего благополучно отбыл восвояси. Однако на обратном пути с ним случилась какая-то конфузия, и в Булли-Толли он уже не появился.

Горстка фактов способна испортить самую хорошую сплетню.

Спустя неделю после его исчезновения в Виззл заявился главный бурмасингер с отрядом городских стражников в качестве группы поддержки и облазил каждый уголок каждого крестьянского домика в поисках пропавшего борзописца. Что до мрачного замка, чья черная громада заслоняла чуть ли не полнеба, то бурмасингер его, видимо, не заметил. А если заметил, то не посчитал местом, где может быть спрятан человек. Дольше всего блюстители порядка задержались в местной харчевне «На посошок», и даже самый предвзятый наблюдатель не имел права сказать, что они не оглядели все кувшины и блюда, а также кастрюли, сковородки и горшки. Но и там ничего подозрительного не обнаружилось. Через три дня честные пейзане прервали сии бессмысленные поиски, уложив столичных гостей на телеги, и доставили их прямиком к городским воротам. А человек, оставленный бурмасингером, чтобы устанавливать закон и порядок в этом нехорошем месте, сбежал сам.

Из города по сему поводу прислали гневную эпистолу, однако староста не сумел подробно ознакомиться с ней, так как письмо было сожрано его любимым хряком, и среди иных безобразий, учиненных мерзким парнокопытным в тот беспокойный день, столь мелкая пакость прошла незамеченной.

* * *

Староста Иоффа и барабанил сейчас в двери парадных покоев замка Кассар, удерживая за шиворот странное, немного похожее на ящерицу полосатое существо в короткой курточке и съехавшем набекрень берете. Существо возмущенно шипело, брыкалось, скребло задними лапами по холодным плитам замкового двора и гулко стучало хвостом. Короткими и хилыми передними лапками оно старалось как-то отбиться от старосты, и эти тщетные попытки демонстрировали его полное незнание крестьянской жизни. Тот, кто пашет и сеет, всегда силен и мускулист, а уж сильнее старосты в деревне может быть только кузнец. Но кто связывается с тем или с другим, находясь в здравом уме?

— Господин Думгар! Господин Думгар! — орал староста во всю мощь своих могучих легких. — Это я, Иоффа! У вас тут животинка какая-то сбёгла, не иначе еще не хватились!

— Какая животинка? — зарокотало из-за дверей, отчего существо еще безнадежнее заелозило лапками по плитам и даже пискнуло от ужаса.

— Да уродец какой-то в беретке. — Староста внимательно изучил несчастного пленника и уточнил: — Цвет такой, заковыристый…

— Блю-рояль, — тихо сказало существо.

— Бредит бедное, — посетовал староста, — неясные речи говорит. Не иначе как какой-нибудь колдовской мышь или ящер. Из музыкантов.

— Я троглодитус! — взвизгнул пленник, скребя когтем по кожаной куртке своего мучителя. — Я ученый троглодитус из Сэнгерая. И я ищу мастера Зелга.

Староста так и замер с открытым ртом, держа несчастного троглодитуса на вытянутой руке.

Дверь бесшумно отворилась; отчего-то это выглядело еще страшнее, чем если бы она открылась со зловещим скрипом и скрежетом. И на пороге возник тот, кого староста называл господином Думгаром. При виде хозяина замка троглодитус ойкнул и бессильно обвис, словно тряпичная кукла, которую бессердечные дети довели до крайней степени износа.

— Это не наше, — сообщил господин Думгар после того, как несколько долгих секунд мерил пленника холодным взглядом. — Это надо отнести обратно в деревню и подробно расспросить, что у него за дело к милорду. — Думгар выдержал паузу и сообщил поистине бесценную вещь: — Такие, как оно, обожают хмельной сидр, но совершенно не умеют противостоять опьянению. Выбалтывают все после второй кружки.

— Слушаюсь! — гаркнул староста и потащил бесчувственного троглодитуса по направлению к харчевне «На посошок».

После отъезда ее величества королевы Кукамун в гости к матушке, а также предшествовавшего поездке скандала, больше похожего на локальную, но разрушительную войну, во время которой в очередной раз выяснялись причины, побуждавшие короля игнорировать существование любезной тещи, невзирая на ее постоянные напоминания посредством писем и гонцов, во дворце воцарилась удивительная атмосфера, зовущаяся благолепием.

Самая трудная война, которую я вел, была война с моей женой Олимпией.

Филипп Македонский

Проводив супругу до самых парадных дверей и наглотавшись лекарственной бамбузяки, его величество чувствовал себя как человек, только что в одиночку спустивший на воду флагманскую галеру. Но было и утешение: три дня полной свободы, тишины и покоя, коими следовало воспользоваться с умом.

Юлейн Благодушный предполагал плотно пообедать, а затем завалиться на любимый диван в тенистой беседке и соснуть часок-другой. Затем выпить кувшинчик игристого, присланного намедни Илгалийским князем в счет карточного долга. И уж потом заняться неотложными государственными делами. То есть обстоятельно, от корки до корки, изучить многостраничный «Королевский паникер», уделив особое внимание результатам позавчерашней паялпы, в которой он поставил немаленькую сумму не на фаворита сезона, а на подающего большие надежды быкоборца из приграничного Вианта. На счету молодого дарования было двадцать с лишним побед и ни одного поражения, но это можно было не принимать в расчет, пока не состоится дебют на знаменитой чесучинской арене. А там вот уже несколько лет безраздельно царил некий Гару.

Сей безумный поступок король совершил отнюдь не из азарта или любви к риску, а исключительно из-за донесения верного чесучинского губерхера о тяжелой болезни, поразившей чемпиона, и о том, что распорядители паялпы просто сбились с ног, пытаясь в кратчайшие сроки отыскать ему замену. Юлейн посчитал, что на сей раз быкоборец просто обязан победить, и теперь тихо молился об этом всем известным божествам удачи и покровителям игроков, ибо его величество продулся в пух и прах в шести предыдущих играх и даже боялся думать о том, что произойдет, если он проиграет седьмую ставку.